Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии - [33]

. Везде для достижения желаемого эффекта требуется приложить значительные усилия для перевоплощения, и для той достоверности действия, которое не может быть поставлено под сомнение. Но виртуоз настолько погружён в технические возможности овладения материалом, что начинает считать их единственным средством выразительности. И вот что утверждает Адорно: «Виртуозность должна не ограничиваться техникой передачи, исполнения, а без остатка растворяться в фактуре произведения…»¹²¹ Виртуозы-исполнители, по Адорно, в силу своей уникальной возможности убыстрять темп проникают столь глубоко в содержание классических произведений, что те не выдерживают: и вот сегодня их когда-то признанная органическая целостность, тотальность начинает распадаться, тогда виртуозы-исполнители становятся субъектами процесса распада. Новые и новейшие темпы навязываются и ускоряют исполнение произведения. Изменяется слух, и каждое время слышит свою классическую музыку, и слышит иначе, чем прежде¹²².

Утопия идеального Произведения отходит от нашего времени всё дальше в прошлое…

V Вещь и её собственник: три коллекции

58

Коллекционирование – это обращение вещей в качестве особых индивидуальных ценностей. Коллекционер собирает не потому, что хочет потом выгодно перепродать собранное; он собирает ради самого собирания (если, конечно, он истинный коллекционер). Тем самым спонтанно он выражает своё отношение к миру как целому. «Быть во владении», «владеть» – вот где обретается, по мнению Беньямина, «…глубочайшее околдование коллекционера, которое блокирует единичное в магическом кругу; там оно остывает, в то время как последний осмотр – осмотр новых приобретений – заканчивается. Всё, что вспоминается, мыслится, осознаётся, становится цоколем, рамой, постаментом, затвором его владений. Эпоха, ландшафт, ручная работа, владелец, от которого они происходят, – всё это представляется истинному коллекционеру в каждой единичности его владения магической энциклопедией, совокупностью судьбы его предметов. Остаётся только предположить, что в этой ограниченной области великий физиогномик – а коллекционер есть физиогномик вещного мира – будет означать судьбу»¹²³. Здесь уместно свидетельство Бальзака, представляющего нам коллекционеров «Человеческой комедии»:

Элиас Магус проживал на шоссе Миним, короткой, но широкой улице, которая выходит на Королевскую площадь, в старинном особняке, приобретённом им в 1831 году, как говорится, задаром. Это было великолепное здание с роскошными покоями времён Людовика X V. Дом, построенный славным председателем высшего податного суда Моленкуром, не был разорён во время Революции благодаря своему местоположению. Если старый еврей решился вопреки законам Израиля сделаться домовладельцем, поверьте, что на это были свои основания. У старика, как и у всех смертных, к концу жизни развилась мания, граничащая с безумием. Хотя он был так же скуп, как его покойный друг Гобсек, он всё же не мог устоять перед прелестью произведений искусства, куплей-продажей которых он занимался; но его требовательный, ставший с годами изысканным вкус могли удовлетворить лишь такие произведения, которым место в коллекциях королей, если эти короли богаты и любят искусство. Старый антиквар, ушедший на покой, питал пристрастие к первоклассным полотнам безупречной сохранности и не реставрированным, в этом он походил на второго прусского короля, который одобрял гренадёра лишь в том случае, если в нём было не меньше шести футов росту, и за такой экземпляр он платил бешеные деньги, только бы заполучить его в свою живую коллекцию гренадёров. И надо сказать, что Элиас Магус не пропускал ни одной распродажи, бывал на всех аукционах, ездил по всей Европе. Подлинное произведение искусства приводило в трепет этого холодного, как ледышка, человека, всей душой преданного наживе, совсем так же, как чистая девушка приводит в волнение пресыщенного женской любовью развратника, и он снова пускается в погоню за совершенной красотой. Этот Дон-Жуан картинных галерей, поклонник прекрасного, созерцая шедевры, испытывал блаженство более сильное, чем наслаждение, которое испытывает скупец, созерцающий золото. Он жил среди своих картин словно султан в серале.

Первоклассные произведения искусства, как и подобало их сану, занимали весь второй этаж особняка, который Элиас Магус отделал заново, и если бы вы только знали, с какой роскошью! На окнах висели портьеры из чудесной венецианской золотой парчи. Пол устилали великолепные ковры мануфактуры Савонри. Картины – около ста полотен – были вставлены в роскошные рамы, искусно позолоченные мастером Серве, по мнению старого еврея, единственно добросовестным среди парижских позолотчиков, которого он сам научил золотить английским золотом, значительно превосходящим по качеству материал французских золотобитов. Серве был художником столь же страстно влюблённым в искусство позолоты, как Тувенен был влюблён в своё переплётное мастерство. Все окна в этом помещении были снабжены ставнями, обитыми листовым железом. Сам Элиас Магус устроился на третьем этаже в двухкомнатной мансарде, убого обставленной всяким хламом и насквозь еврейской, ибо и на старости лет он жил всё так же, как и в молодости