Воображаемые жизни Джеймса Понеке - [15]

Память обо всем этом была свежа, это произошло при жизни одного и того же поколения, которое теперь занимало эти земли, поэтому наши притязания еще не были нерушимыми. Мы должны были оставаться настороже, крепко держаться за эту землю, чтобы поддерживать свою власть. Наша земля. Наша власть. Я никогда не был полноценной частью этого уравнения. Как и других неуклюже встроенных в новое сообщество, меня терпели и давали мне работу, и разрешали участвовать в жизни племени, коль скоро я был полезен. На большее я притязать не мог. Меня это не смущало. Я не принадлежал к этим людям. Если следовать обычаю, лучшее, что я мог сделать, – это жениться на дочери одного из них, чтобы обеспечить своим детям собственный дом.

Поначалу я работал в огородах и ухаживал за домашним скотом. Вскоре после нашего прибытия Ана Нгамате, та беременная женщина, которая первая заговорила со мной, родила шестого ребенка. Муж Аны часто бывал в отлучке, поэтому моя помощь была ей очень кстати. Хотя она работала вплоть до самого дня родов, после них она много недель жила со своим младенцем в отдельном доме, построенном специально для них. Другие женщины могли ее навещать, но остальные ее не тревожили. Ее работу взяли на себя остальные домочадцы, и посреди всего этого я обнаружил, что привязался к ее семье больше, чем к кому-то еще. На моих глазах ребенок Аны Нгамате подрос и начал бегать, а потом родился еще один. Эти двое детей были для меня особенными, и их часто оставляли на попечение старшей дочери Аны Нгамате, Кахуранги, и мое. Эти заботы доставляли мне достаточно радости, потому что занимали мое время, но в своей новой жизни я редко видел перо, бумагу или грифель, а книгу еще реже, и мне их не хватало.

В те времена многие из нашего народа испытывали страсть к чтению и письму. Возможно, к последнему даже больше, чем к первому, поскольку книги были редкостью, в то время как письмо позволяло нам разговаривать через большие расстояния друг с другом и с людьми из других стран и воображаемых времен точно так же, как я говорю сейчас с вами. Достать письменные принадлежности было нелегко, поэтому вести корреспонденцию в основном предоставлялось тем, у кого умение писать сочеталось с обязанностями вождя. Остальные же из нас чаще всего сталкивались с письменным словом, когда раз в несколько недель приходил священник, чтобы прочитать проповедь и поделиться библейскими историями. После проповедей он говорил с нашими rangatira[38] и при необходимости передавал их высокие мнения, а иногда и письма, на свою сторону. Всякий раз, когда священник приезжал или уезжал с пачками писем и книг, которые он иногда дарил высокопоставленным членам племени, я наблюдал за этим с великой тоской.

Ана Нгамате поняла мое желание. Она смотрела, как я писал алфавит для ее маленького сына, как только тот стал способен копировать знаки, которые я чертил палочкой на земле. Однажды она увидела, как я в отчаянии отбросил палку в сторону.

– Почему ты перестал?

– К чему все это? Эта писанина всего лишь временная. Буквы в грязи ничего не значат.

– Они много значат для Тамы и других детей.

– Но я хочу писать предложения подлиннее. Предложения, которые не сотрет ветром или ногой Кахуранги. – Кахуранги любила дразнить меня и отнимать все, что я считал своим.

– Тогда найди, на чем написать. Я видела, как другие используют листья korari. Или harakeke[39].

– На листьях. А чем?

– Палочки оставляют следы. Выцарапывай буквы. Они никуда не денутся.

– Ну, не знаю.

– Другие так делают. Не только у тебя страсть к письму. Покажи детям. Всем. Скоро они устроят соревнование, чтобы посмотреть, кто найдет лучшие материалы и будет писать красноречивее других.

На этом Ана Нгамате ушла, потому что она всегда знала, когда нужно уйти.

Конечно, Ана была права. Мы писали на всем, что могли найти: вырезали буквы на древесной коре, передавали секретные записки на листьях, царапали ракушками о камни, чтобы оставлять друг другу меловые послания. Женщины и девочки постарше принялись выплетать свои слова на корзинах и циновках. Постепенно мой статус повысился, ибо никто не мог сравниться со мной в скорости обращения с письменным словом, однако я взял за правило делиться своим даром, а не кичиться им. Я сделался своего рода учителем, потому что был терпелив с теми, кто помладше, а овладеть даром письма хотели все. Помимо прочего мы видели в нем великую возможность передать людям pakeha свои мысли и понять их. В конце концов священник заметил мою работу, и я заслужил свою собственную Библию. Свою первую книгу. И все же, даже выучив этот том наизусть или покрыв заметками целое дерево, я оставался несчастным. Все остальные казались вполне довольными: размеренным течением наших дней, созданием семей, политическими союзами, хорошей едой и торговлей. Этого хватало, чтобы наполнить повседневную жизнь. Но не для меня.

* * *

Такого жаркого дня, как тот, когда среди нас оказался Англичанин, в том году еще не было. Мы вступали в наше шестое лето на этой земле, и жара возвещала о том, что весенние бури, скорее всего, закончились. Мы все были вялыми, хотя то была пора напряженной работы в огородах. Ана Нгамате по несколько часов в день занималась ткачеством. Она трудилась над тонкой накидкой для мужа, который вернулся с юга раненым, но с победой после похода, предпринятого с целью укрепить свои притязания на тамошние земли. Я знал, что не нравлюсь ему, потому что он намеренно избегал смотреть на меня и не обращался ко мне напрямую, разве только чтобы отдать распоряжение. Когда позволяла погода, я всегда спал снаружи: теперь, когда он вернулся, а я повзрослел, в доме места мне уже не было.