Воображаемые встречи - [2]

— Гарри Шульц, будущий педагог.

Шуман посмотрел на меня с любопытством.

— Надеюсь, ваши занятия в университете идут успешно? — спросил Вик, усадив гостя.

— Я не отстаю от других, — ответил Шуман, — но боюсь, меня не хватит надолго.

— У этого молодого человека призвание к музыке, — сказал Вик, почему-то обращаясь ко мне, — но, по мнению его родных, в наши дни разумнее избрать профессию юриста, чем музыканта.

— Моя матушка не берется судить, насколько я имею право мечтать о музыке, — сказал Шуман.

— Мы постараемся ее убедить, — ответил Вик. — То, что я слышал, мне настолько понравилось, что я охотно послушал бы еще раз… Надеюсь, господа, вы не против?

Разумеется, мы были «за».

Шуман сыграл сонату-фантазию Моцарта, которую я слышал до того не один раз. Сам Гуммель играл ее. Конечно, Шуману не хватало гуммелевской техники, того законченного изящества, каким отличалось исполнение прославленного музыканта. Но игра Шумана захватила меня сильнее. Слушая Гуммеля, я удивлялся. Шуман заставлял меня волноваться. Здесь открывался драматизм Моцарта, что-то близкое к «Дон-Жуану».

— Отлично, — сказал Вик, — хотя и немного смело. Но тем лучше… А вы что скажете, господа?

Мы одобрительно загудели.

Затем профессор осведомился, кто был педагогом Шумана.

— Иоганн Куншт, — с запинкой ответил Роберт. — Органист нашего города.

— А-а!

— Очень сведущий музыкант, хотя и малоизвестный.

— О, именно такие и передают нам хороших учеников.

Глаза у Шумана заблестели, должно быть, от радости за первого учителя.

Затем по приглашению Вика (это, несомненно, был экзамен под видом утонченного гостеприимства) он сыграл до-минорную прелюдию и фугу Баха из «Первой тетради» [2]. И здесь опять прозвучало то, чего я не слыхал у других пианистов. Меня поразила свобода и певучесть всех трех голосов фуги. Нам постоянно внушали, что сила Баха не в мелодике, а в умении развивать тему. Теперь же, слушая Шумана, я убедился, что темы баховских фуг сами по себе прекрасные мелодии.

Случайно мой взгляд упал на Клару. Она вся подалась вперед, ее шейка вытянулась, глаза не отрывались от пианиста, а Клара была чутким музыкальным барометром.

— Ну что ж, — с важностью сказал Вик, — я готов взять вас в ученики! Попробуем. А тем временем выяснится ваше положение.

Это было необычно для нашего профессора. Взимая высокую плату за уроки, он сначала договаривался с родными будущих учеников, а затем уже давал согласие. Но талант Шумана сам по себе показался ему достаточной гарантией.

Глава вторая. Биографическая

Первые уроки были удачны. Вик не мог нахвалиться своим новым учеником, ученик превозносил педагога. Но, увы, положение скоро «выяснилось» не в пользу Роберта. Его мать категорически высказалась за юридическую карьеру и против музыкальных уроков. Насколько я мог понять, опекун Роберта, человек педантичный и сухой, высылал ему очень маленькие суммы, чтобы ограничить траты на «музыку»: концерты, покупку нот и прочее. Он, видно, сумел убедить фрау Шуман в необходимости этой меры. Естественно, что при таких обстоятельствах ее сын не мог продолжать занятия у Вика.

Университет ему скоро опротивел. Роберт сказал мне однажды, что если уж заниматься юридическими науками, то не в Лейпциге, а в Гейдельберге: там читает лекции знаменитый Тибо, один из лучших законоведов, и читает увлекательно, не по конспектам, а свободно, смело, привлекая литературу и историю. Может быть, Тибо и привьет ему любовь к чуждой профессии.

Роберт написал матери о своем намерении покинуть Лейпциг. Она ответила согласием: лишь бы подальше от музыкальных соблазнов.

Он уезжал удрученный, подавленный. Мы все также были огорчены.

Я подозревал, что он выбрал Гейдельберг не только из-за профессора Тибо — его привлекала поэтическая репутация этого городка. Ведь там был создан «Волшебный рог мальчика»!

Этот сборник народных сказаний обладал притягательной силой для нас, молодежи. Кто не знал балладу о Крысолове из Гамельна? Или рассказец «Про воду и вино», которые вечно ссорятся? Кто не пленялся песней златокудрой русалки? И как все это должно было поразить воображение Шумана, для которого фантазия была любимейшей из всех богинь. Уж он-то, наверное, слышал пение скрипок и ворчание контрабаса даже в свином хрюканье И мог бы ответить любому скептику, отвергающему поэзию жизни:

Все вопросы фантазера

Осмеял ты ядовито.

Одного лишь не разрушишь:

Что глубоко в сердце скрыто [3].

Это было особое мышление, близкое к народному, благодаря которому природа казалась ему одухотворенной, полной поэтического смысла.

Любовь к природе и к сказке внушил ему отец. Старшие братья были склонны к деловой стороне жизни. После отца они унаследовали издательство и типографию в Цвикау.

А сам отец, насколько я понял, в молодости мечтал о другом: он писал стихи, надеялся стать поэтом. Но здравый смысл и тонкий вкус подсказали ему, что лучше распространять хорошие книги, чем писать посредственные. Образованность и ум помогли ему поставить издательское дело на большую высоту.

И все же любовь к поэзии, неутоленная тоска по ней не покидали Фридриха Шумана. Вот почему так обрадовали его первые стихи Роберта: то, в чем судьба отказала отцу, может быть, выпадет сыну? Роберт помнил отца, его высокий лоб, добрые, грустные глаза. Если любознательность младшего сына часто утомляла мать, то отец при всей занятости всегда отвечал на его вопросы. А если не мог ответить, то говорил: «Подожди до завтра, дружок, я узнаю подробнее». И на другой день напоминал: «Ты спрашивал меня о повадках кенгуру. Так вот…» Но Роберт нередко и сам не помнил своих вопросов — их было слишком много. Все же его интересовали кенгуру. Их прыжки он изобразил в маленьком музыкальном экспромте: кенгуру с детенышем — прыжок и остановка.