Волынщики [современная орфография] - [29]

Когда кончилась молитва, его уже не было: он исчез так быстро и неожиданно, что многие протирали глаза, думая, что им привиделась во сне эта ночь радости и веселья.

Восьмые посиделки

Брюлета вся дрожала, как в лихорадке, и когда я спросил, что с ней и о чем она думает, она отвечала, приложив ладонь к щеке:

— Этот человек любезен, Тьенне, но он страшно дерзок.

Я выпил несколько больше обыкновенного и так расходился, что сказал ей:

— Если поцелуй чужого обжег тебе кожу, так поцелуй друга может заживить рану.

Но она оттолкнула меня, говоря:

— Он ушел, а лучше всего не думать о тех, кто нас покидает.

— Бедный Жозе!

— О нет, Жозе — совсем другое дело, — сказала она.

— Отчего же другое?.. Что ж ты не отвечаешь? А! Брюлета, ты не равнодушна к…

— К кому? — сказала она с живостью. — Как его зовут? Скажи скорей, если ты знаешь.

— К нему, — отвечал я, засмеявшись. — К черному человеку, ради которого Жозе продал свою душу, и который так напугал тебя нынче весной, в тот вечер, когда ты была у меня.

— Да полно смеяться!.. Скажи мне, голубчик Тьенне, как его зовут, кто он и откуда.

— Нет, Брюлета, ни за что не скажу. Ты сама говоришь, что нужно забывать отсутствующих, и я вполне с тобой согласен.

Весь приход дивился тому, что прохожий музыкант исчез так неожиданно, прежде чем успели узнать от него, кто он такой. Многие расспрашивали его, но одному он сказал, что он из Маршуа и называется так, а другому сказал совсем другое, так что истины никто не знал. Чтобы сбить их окончательно с толку, я назвал им еще одно имя, не потому, впрочем, что Гюриель, потоптавший пшеницу, мог чего-нибудь опасаться после того, как Гюриель-волынщик всех нас так повеселил и потешил, а так только, чтобы посмеяться и побесить Брюлету. Потом, когда меня стали спрашивать, каким образом я с ним познакомился, я отвечал, в насмешку же, что вовсе не знаком с ним и что ему, Бог знает почему, вздумалось обратиться ко мне, как к другу, а я, для шутки, отвечал ему таким же образом.

Брюлета, впрочем, так приступила ко мне с расспросами, что я не выдержал и рассказал ей все, что знал. Потом она стала сожалеть о том, что спрашивала меня, потому что она, как и многие из нашего края, была сильно предубеждена против чужеземцев, и особливо против погонщиков мулов.

Я надеялся, что это предубеждение заставит ее забыть Гюриеля. Уж не знаю, сбылись ли мои надежды, только перемены в ней никакой не было. Она продолжала по-прежнему веселиться, никому не оказывая особенного предпочтения. Она говорила, что желает быть женой доброй и верной, точно так, как была девушкой беззаботной, и потому имеет право повременить и поразузнать хорошенько, с кем имеет дело. Мне же она часто повторяла, что не желает от меня ничего, кроме верной и тихой дружбы без всякой мысли о женитьбе.

Я от природы был нрава веселого и не зачах от печали. Мне, признаться, так же, как и Брюлете, хотелось попользоваться своей свободой, и я пользовался ею, как всякий холостой малый. Жил себе на воле и веселился и наслаждался там, где только мог. Но когда веселье проходило, я спешил к своей красавице-сестрице, тихой, скромной и веселой подруге, без которой никак не мог обойтись.

Девятые посиделки

Погонщик мулов начал так:

— Меня зовут Жан Гюриель, по ремеслу я погонщик мулов. Отец мой, Себастьен Гюриель, по прозванию Бастьен, великий дровосек-волынщик, весьма известный ремесленник, многоуважаемый в лесах бурбонезских. Вот мои титулы и достоинства, которыми я могу гордиться и хвалиться. Я знаю, что мне следовало бы явиться к вам в другом виде, чтобы возбудить в вас более доверенности к себе, но, по обычаю людей моего ремесла…

— Знаем мы ваш обычай, любезнейший, — сказал старик Брюле, слушавший его с большим вниманием. — Он хорош или дурен, смотря по тому, хороши или дурны вы сами. Слава Богу, я довольно пожил на свете и хорошо знаю, что такое погонщик мулов. В молодые годы я бывал нередко в вашей стороне и насмотрелся на ваши нравы и обычаи: они, брат, мне известны, как свои пять пальцев. Слышал я также, стороною, что за вами водится немало грехов: что вы девушек похищаете, бьете поселян, а иногда и до смерти их заколачиваете в драках, а денежки их прибираете к рукам.

— Мне кажется, — сказал Гюриель, засмеявшись, — что вы слишком уж преувеличиваете наши грехи. То, что вы рассказываете, было так давно, что теперь не осталось и следов тех людей. Страх до такой степени преувеличил эти слухи в вашем краю, что долгое время погонщики мулов выходили из лесов не иначе как большими партиями, да и то с великой опасностью. Доказательством же того, что нравы их изменились и что их теперь нечего страшиться, может служить то, что они сами теперь никого не боятся. Вот я, например, один пришел к вам.

— Разумеется, — сказал старик Брюле, убедить которого было нелегко, — только зачем же лицо-то у вас вымазано сажей?.. Вы даете клятву во всем следовать уставу братства, а устав этот велит вам ходить в таком виде по тем странам, где вас считают еще людьми подозрительными, на тот случай, чтобы потом, когда кто-нибудь из вас напроказит, нельзя было сказать, что это он или не он сделал. Притом же, вы все отвечаете друг за друга. Конечно, круговая порука дело хорошее: она делает из вас верных друзей, людей, преданных друг другу, но зато уж об остальном и не спрашивай! И если бы погонщик мулов — будь он малый добрый и даже богатый — вздумал со мной породниться, то, скажу тебе откровенно, я угостил бы его от души и вином, и всем, чем угодно, но никогда бы не отдал за него своей дочки.