Воля твоя - [42]

Номад здесь и где-то прячется, помня о том, что по его следу тоже идут. Я уверен, залег на дно на несколько дней, пока все не уляжется, а о его пребывании здесь не намекнет даже самая плешивая собака. Уж что-что, а это мой приятель умеет — ко времени затаиться. Так что найти его может оказаться весьма проблематично, даже мне, знающего его повадки.

Я стоял и с немым недоверием смотрел перед собою.

Прошло совсем немного времени, как я покинул пользующийся не самым живым спросом трактир, выдвинувшись на поиски. Приходилось осторожничать, помня, что я не единственный в этом городе, кому требуется мой приятель, обходясь лишь своими собственными силами. Каждый проходимец потенциальный болтун, каждый попрошайка — доносчик.

Но зря я шастал по всем самым темным переулкам и заглядывал во все самые грязные приюты — цели моих поисков там не оказалось. Зато привлек ненужное внимание, благо обросший и немытый я производил впечатление какого-то бродяги. Сейчас многодневная скачка, отсутствие постоялых дворов и мое полное игнорирование всех бань в Криметрике сыграли свою положительную роль.

Тюрьма Самаки ничем не отличалась от тюрем любого другого города. То же полуподвальное помещение с караулкой на входе, такие же камеры, преимущественно одиночные. Была чуть дальше общая, довольно неплохо заполненная, но шуму от нее было как от проходной какого-нибудь загородного клуба местной гильдии: разговоры полушепотом и в исключительно в вежливой форме. Меня туда не повели. Как оказалось, для убийц была приготовлена особая, дальняя камера.

Капли медленно стекали по стене напротив, образовывая небольшую лужицу. С той стороны веяло прохладой

Один против десяти — расклад явно не в мою пользу. Да даже если бы у меня не были связаны руки и прикованы к тяжелому письменному столу ноги, шансы все равно были невелики. Без оружия, лишь с голыми руками, хотя на поясе у одного я успел заметить такой знакомый меч, но знакомый лишь рукоятью с навершием — этот негодяй не просто присвоил себе мое оружие, он уже успел достать к нему ножны. И не сказать, чтобы плохого качества.

Трое мужчин и две женщины слева и трое мужчин и две женщины справа. Все шрамированные, матерые, лица бандитские, но в глазах вместо глупого прищура разбойничьего прощелыги многолетний опыт и жестокая хитрость. Женщины вообще отдельная тема — страшные, что ужас. Волосы короткие, торчком, иногда и вовсе бритые наголо, лица широкие, зверские и насупленные. В плечах не уступают мужчинам, а мышцы по всему телу словно натянутые канаты. Если бы не истинно женские признаки, то признать в них слабый пол было бы невозможно.

Только одна отличалась от своих трех товарок. Волосы до плеч, с виду даже мытые. Лицо не такое грозное, хотя верхнюю губу она уродливо морщила. Да и вообще выделялась нормальной женской конституцией.

— Так я ваш или наш? — Подал я наконец голос, едва удерживаясь от того, чтобы не хлопнуть себя по лбу от творившегося кругом абсурда.

— Завались!

— Хлопни пасть, пес!

Ну, хоть в чем-то они оказались одного мнения. Даже несколько зависть взяла за то, как они дружно ответили.

— Че ты кривишься? Порыдай мне еще тут.

Я старательно закусил губу, пытаясь во что бы то ни стало не последовать его двоякому предупреждению.

— Э-э, да ты че…

Они одновременно сделали шаг по направлению ко мне, остановились, окинули друг друга недобрым взглядом, презрительно морщась, глянули в глаза и столь же одновременно сплюнули под ноги. Сразу видно — одна школа.

Не знаю, сколько бы они так напряженно простояли напротив, если бы я, не сдержавшись, не издал протяжный вздох, глядя на эту парочку. Две пары глаз, а за их спинами и еще восемь, мгновенно уставились на меня. Одинокая слеза медленно скатилась по моей щеке, потонув где-то в зарослях буйно и дико растущей бороды.

— Че за нафиг? — Растеряно переглянулись они.

— Нагнитесь… — Пробормотал я, глядя на них сквозь набежавшие на глаза слезы.

— Та-ак.

— Встаньте же на колени…

— Слышь…

— А?

— Походу он того, долбанулся.

— Не стойте же столбами…

— …внемлите речам моим, покуда есть же сила в правде, а правда в словах моих безгрешных и напутственных, ибо правда — преткновение всего насущного и иже с ним, лишь Создателями Едиными нам даруемое. — Высокопарно закончил один из них, а второй несколько удивленно присвистнул. — Этой мути я уже наслышался в церквях Всемогущих Создателей.

— Собачье дерьмо!

— Именно!..

— Заткнись!

— Да послушайте же вы меня!..

— Может его того, грохнуть?

— Я тебя щас грохну! Мне живьем он нужен!

— Да чет такого даже и везти как-то… стремно. Кем он себя считает?

— Пророком.

Они одновременно сплюнули. За их спинами еще восьмеро, подумав, сплюнули им вслед.

— Да сами вы пророки! — Вскричал я, не в силах держаться.

— А ну, замолчи!

— Ты чего, эй?

— Не хватало, чтобы он еще в своей вере дурной небо уронил на наши головы!

— Че за бред…

— Да чтобы небо упало на ваши головы! — Отчаянно взвыл я.

Внезапно загрохотало так, что у меня, не ожидавшего ничего подобного, заложило уши. Вековая пыль, словно все годы только и ожидавшая этого момента, встала столбом, образовав туманную завесу. Взметнулась вверх, к затрещавшему по швам потолку, к разошедшимся от дряхлости в стороны балкам и грянувшим вниз остаткам стропил.