Воля небес - [24]

– Экая ты, оказывается, страстная, Мирослава! – округлились глаза Марии Темрюковны.

Поймав взгляд государыни, направленный на свою грудь, покрытую почти заросшими ссадинами и синяками, Басарга поспешил вступиться за Мирославу:

– Это не она, царица, это медведь!

– Так ты, витязь, пока Мирослава далече, с медведицами спишь, что ли? – улыбнулась Мария Темрюковна, и ее свита из пяти девок с готовностью расхохоталась.

– На охоте я был, царица, – покачал головой подьячий. – Вот медведь маленько и помял.

– Как же ты так охотишься? Дерешься с ними, что ли? На кулаках, кто кого?

– Не без этого, государыня, – пожал плечами Басарга. – Чтобы шкуру не портить, сбоку зверя колоть нельзя, спереди надо. Коли он вперед бросился, мять начал – приходится руками отбиваться. Ждать, чтобы устал и отошел, на задние лапы поднялся, рыкнул, как это они любят. Вот тогда в грудь али живот и коли!

– Так это вправду медведь? – восхищенно выдохнула Мария Темрюковна, протянула руку, касаясь шрамов на груди боярина. Но тут вдруг вперед метнулась Мирослава, встала между ней и Басаргой:

– Не тронь мою игрушку, царица! У тебя своя есть!

Мария Темрюковна сдвинулась в сторону, заглядывая на подьячего через ее плечо:

– Не страшно тебе так, руками, с медведями-то бороться?

– Так для сего баловства доспех надобно обязательно надевать, – пояснил Басарга. – Кольчуги али бахтерца ему когтями не порвать. Тут главное пасть отвернуть, не дать клыками вцепиться. Иные в нее шапку пихают, иные оружием закрываются, иные ладонью под нижнюю челюсть морду ему отворачивают. Ну, когда зверь в самое лицо дышит, в глаза в упор смотрит, слюной капает, тут быстро сообразишь, чем спасаться.

Мирослава сдвинулась влево, снова заслоняя собой Басаргу. Царица качнулась в другую сторону, опять заглядывая через плечо:

– А если не отвернешь?

– Горло порвет али лицо. Все едино охотник – не жилец.

Кравчая опять попыталась закрыть собой гостя, и в который раз Мария Темрюковна оказалась ловчее:

– А лапой коли достанет?

– Бездоспешному может бок целиком вырвать, вместе с ребрами. А коли в броне – так вот, – похлопал себя по груди подьячий. – Со всей силы меня зверь бил. Однако же токмо царапинами да синяками все и обошлось.

– И как там оно, когда в самый нос морда с клыками тычется? – жадно облизнула алые губы молодая кабардинка. Похоже, она представляла себе все это достаточно ярко, поскольку заметно раскраснелась лицом.

– Когда носом в щеку тычется, страшно до холода животного, – честно признал подьячий. – А как завалишь, так не то что весело, после того весь мир ярче кажется! И воздух слаще, и небо синее, и птицы звонче.

– Мужчина голый пред тобой, царица! – взмолилась Мирослава. – Не дай бог, прознает кто. Сраму не оберемся! Слухи пойдут, про свиту никто и не вспомнит. Скажут, наедине застали.

Царица поджала губы, продолжая засматриваться на ее гостя, глубоко втянула воздух:

– Ну, коли так… Сегодня отдыхай, дозволяю! – Мария Темрюковна развернулась и стремительно выскользнула из светелки. Свита, громко шурша юбками и душегрейками, стуча каблуками устремилась следом.

Басарга облегченно перевел дух:

– Кажись, обошлось… И что теперь?

– Теперь все, опозорил ты меня прилюдно, – развела руками кравчая. – Замуж никто уже не возьмет.

Правда, сказано это было скорее шутливым тоном, нежели всерьез. Прошли те времена, когда за честь Мирославы Шуйской князья без колебания шли на смерть, подсылали убийц и устраивали заговоры. Ныне ей шел четвертый десяток, и безупречного поведения от старой девы больше никто не требовал. Все едино замуж в таком возрасте никто уже не выходит. Теперь древний род князей Шуйских, отпрысков легендарного Рюрика, вполне устраивало, если Мирослава хотя бы не привлекает к себе особого внимания.

– И как мне искупить этот страшный грех, о прекрасная? – смиренно сложил ладони на груди подьячий. Одеяло несколько мгновений поколебалось… и соскользнуло вниз.

– Даже и не знаю, – с интересом склонила голову набок княжна. – Пожалуй, да…

Предложить замужество худородный боярин не рискнул даже в шутку. Есть грань, перешагивать которую нельзя никак и никогда. Можно сколь угодно ласкать друг друга за плотно закрытой дверью, можно нежиться в одной постели, можно даже рожать детей, без лишнего шума увозя их на воспитание подальше от посторонних глаз. Но даже просто выйти вместе из комнаты – это уже скандал. И потому весь день влюбленные просидели голодными, обходясь в своих желаниях друг другом. И только когда вечером вернулась отпущенная накануне служанка, ее наконец-то удалось отправить на ближайшую кухню за вином и угощением.

Теперь для безделья возле царского двора у подьячего Монастырского приказа Басарги Леонтьева имелось хорошее оправдание – он ждал, пока вернется отправленный по зимним стоянкам датчанин. Потому он особо и не таился. Для очистки совести днем объезжал стройку, приглядывая, как подрядчики выполняют работы, ближе к вечеру заглядывал на постоялый двор, грозил Тришке-Платошке пальцем:

– Как Роде появится, никуда его более не отпускай! Я же вскорости вернусь.

И до рассвета исчезал там, куда делам и тревогам вход был закрыт…