Воля небес - [23]
Иоанн болезненно скривился и махнул рукой:
– Ступай с Богом! И чтобы корабль ратный до паводка снарядил!
Едва Басарга оказался в коридоре, как его стремительно сгребли, толкнули в угол. Жаркий поцелуй замкнул уста – и женщина исчезла так же стремительно, как появилась, оставив в руке обрывок бумаги. Опричник развернул его, увидел простенький план двора, нарисованный угольком в уже знакомой манере, отмеченную крестиком светелку и улыбнулся:
– Мирослава!
Раньше ночи, покуда царица не ляжет, кравчая в свои покои вернуться не могла – а потому спешить было некуда. Басарга Леонтьев воротился на постоялый двор, у себя в светелке погрозил кулаком разлегшемуся в рубахе и портах на хозяйской постели датчанину:
– Попробуй токмо теперь пропасть! Из-под земли достану!
– Я человек слова, мой господин! – потянулся Карст Роде. – Коли признал себя твоим пленником, останусь таковым, пока не выкуплюсь. Что ответил русский властитель?
– Можешь искать корабль, баламут иноземный. Государь решил рискнуть. Но если подведешь…
– Да!!! – Датчанин рывком вскочил, прыгнул к сундуку и принялся натягивать сапоги.
– Ты куда?
– Искать! Искать, боярин, искать, мой господин. Мне про пути ваши в Холмогорах многое понасказали. У вас тут Славянский волок рядом и преизрядно кораблей у торного пути зимует. Кого по невезению морозы застают, кто с умыслом в самом сердце путей остается, но судов вдоль Сухоны и по берегам Кубенского озера должно быть много. Глядишь, с кем-нибудь и сторгуюсь!
– Вот, зараза нерусская! – вздохнул боярин Леонтьев. – Мало мне без тебя хлопот было, так теперь еще и море Варяжское воевать!
– Не грусти, хозяин, я тебе пригожусь! – весело ответил датчанин. – Лучше холопов своих из поместья призывай. Кому еще на море воевать? У меня здесь своих людей нет.
Басарга красноречиво сплюнул. Карст Роде весело рассмеялся и выскочил за дверь.
Мысли о холопах и кораблях, о митрополите и строительстве отпустили подьячего только далеко за полночь, когда он целовал глаза своей ненаглядной княжны. Ее объятия, ее губы, ласки, дыхание были тем лекарством, которое вымывало из его души все мысли и тревоги и уносило в мир счастья и сладости, в мир блаженства и безмятежности, отнимающим все силы и выпускающим обратно к жизни уже очищенным и счастливым…
– Любимая моя, единственная, – выдохнул Басарга, расслабленно вытягиваясь рядом с Мирославой на мягкой, словно облако, перине. – Какое чудо, что ты тоже оказалась здесь, в Вологде…
– Иоанн последние годы часто сюда ездит, – ответила из темноты княжна. – И царица нередко вместе с ним отправляется. Повезло…
– Митрополит Филипп в везение таковое более не верит, – ответил ей Басарга. – Мы предназначены друг другу Небесами, и Всевышний делает все, чтобы мы были вместе.
– Эк ты его полюбил ныне, – рассмеялась невидимая женщина. – Волю дай, так, поди, обратно на кафедру вернул бы?
– Попробую вернуть, – ответил подьячий. – И государь, вон, того желает. Просил уговорить.
– Вот как? – где-то возле ног зашелестела ткань. – Чего еще Иоанн от тебя просил?
– Флот на Варяжском море заиметь решил. Ему мой полонянин десять кораблей пообещал, теперь вот с первого начинать надобно…
– Ты еще и корабли строишь?
– Нет, – мотнул головой Басарга. – Первый просто купить хотим, остальные на меч взять. Датчанин ныне подходящее судно ищет, мне людей набрать надобно… Вот, черт побери, только-только успел забыть!
– Ты о чем?
– Не нравится мне сие поручение. Не хочу о нем думать. О тебе думать хочу. О глазах твоих бездонных, о груди высокой, о плечах покатых, о зубах жемчужных, губах яхонтовых… – Услышав шуршание, боярин перекатился на звук, попытался обнять любимую, но вместо нее неожиданно нащупал лишь ступни. Повернувшись, Басарга склонился над ними, стал целовать колени, ладонями скользнул по ногам, медленно сдвигая поцелуи все выше и выше, снова забывая про мирскую суету, вдыхая полынный запах княжны, ощущая бархатистость ее кожи, ловя каждое движение.
– Что ты делаешь? Перестань, полночи уже прошло. Давай лучше спать… Ненасытный… Господи, как я по тебе соскучилась… – Ее уговоры перешли в сладкий стон, а руки легли на спину, одновременно и лаская, и прижимая. – Счастье мое, любый мой…
Любовники заснули только перед рассветом, когда мир за окном уже начал потихоньку светлеть… И проснулись от громкого стука в дверь!
– Что же такое?! – громко возмутился кто-то. – А ну, открывай! Обед уже скоро, а кравчей моей до сих нигде нету!
– Ой, господи, проспала! – выскочив из постели, заметалась княжна, торопливо натягивая рубашки и юбки. – Не гневайся, царица! Сей миг готова буду!
– Открывай! – послышался стук засова, в светелку решительно ворвались несколько женщин.
Басарга тоже дернулся было из постели – но вспомнил, что спит обнаженным, замер. Однако лежать в присутствии царицы худородному боярину было и вовсе уж невместно – подьячий опять заворочался, ища выход из столь дурацкого положения, крутанулся, заматываясь в одеяло, вскочил, полуобнаженный, облегченно поклонился:
– К твоим услугам, царица!
Царица была красавицей: черноброва и черноока, с тонким точеным носиком и острым подбородком, шея лебединая, щеки румяные… Сразу ясно стало, чем государя проняла, как смогла место Анастасии в сердце его занять. Голову ее украшала небольшая шапочка, отороченная черным, в цвет бровей и ресниц, соболиным мехом, тело плотно обнимала черная же ферязь, в редких местах продернутая серебряными нитями. Из-под мужского верха расходилась небольшим колоколом юбка из мягкого сукна.
