Воля и власть - [42]

За воротами скоро началась свалка. Защитники ворот не продержались и часу. Горсть польских рейтар смела толпа оружных и осатаневших горожан. После ора, криков, скепания оружейного ворота со скрипом отворились на две стороны.

– Вот и все! – произнес Олег, вкладывая в ножны свою, видавшую виды саблю, и оборотясь к Юрию, домолвил: – Город твой!

Юрий Святославич хищно глянул, сугорбясь, в нутро ворот, резко тронул коня.

– Дорогу, дорогу князю Юрию! – кричали, теснясь и бряцая оружием, бирючи. С костра сводили повязанных бояр, старший из которых дерзнул что-то, неслышимое в реве, возразить Юрию. Смоленский князь, исказясь ликом, мгновенно вздынул и резко бросил вниз сверкнувшую на солнце саблю. Повязанный старик боярин, уронив разом утонувшую в крови голову, безвольною грудою осел на землю. И уже без Юрия толпа начала бить и волочить прочих. Кинулись по городу, вышибая ворота в домах витовтовых доброхотов, грабили и убивали, не щадя ни женок, ни детей.

Роман Михалыч Брянский сдался Юрию без боя, разумея сказать, что не сам, мол, не своею волей, а от Витовта. Юрий, забрызганный кровью, обезумев, не слушая слов, сам рубанул князя вкось, по лицу, кмети довершили остальное.

Олег, решительно раздвинув саблею осатаневшую толпу, вступил в покой.

– Остановись, князь! – возгласил. Хотел защитить Романа, но было поздно. Осуровев ликом, глянул в бешеные глаза Юрия (из задних горниц уже волочили детей и княгиню брянского князя).

– Женку и чад не тронь! – повелел, вкладывая саблю в ножны. Рязане уже оступили своего князя тесной толпой. Юрий рычал, опустивши чело, глянул слепо и страшно, сглотнул ком, ставший в горле, выдохнул:

– Отпускаю! Пущай едут к себе!

Меж тем погром Витовтовых доброхотов по городу продолжался. Били и грабили вплоть до позднего вечера. Бесстыдно заголив, прирезали двух латынских ксендзов. Ляшскую дружину истребили почти полностью: мало кто успел ускакать, дорвавшись до коновязей. На вымолах грабеж останавливали уже княжеские ратные.

Сгущались сумерки. Город успокаивался, глухо гудя. Юрий в горницах пил квас, все еще пыхая неизрасходованным гневом. Прислуга, с белыми от страха лицами, накрывала столы. Волокли жареную дичь, пироги, кисель и прочее снедное. В кувшинах подавали кислое молоко, хмельной мед и квасы. Для дружины на поварне обжаривали целые туши свиней, несли корзины хлебов, выкатывали бочки пива.

Приволокли Жирослава Радзинича с сыном, одного из бояр, злоумышлявших на Юрия. Боярин, слегка побледнев, держался гордо. Сын глядел на Юрия волчонком, теснясь к отцу.

– Меня казнить не имеешь права! – высказал боярин, стряхивая руки, державших его и выпрямляя стан. – Без Витовтова слова ты в этом не волен, князь!

– Я в том не волен? – вопросил Юрий почти шепотом, подступая к боярину, и рыкнул в крик: – Я?!

Олег не успел остановить, никто ничего не успел содеять. Боярин лишь коснулся рукояти сабли на поясе своем. Стражники схватили его за плечи. И тут Юрий вырвал из ножен дорогой хорезмийский клинок и кинул его вкось и вниз, отрубив по локоть правую руку боярина. Жирослав шатнулся, поднял обрубок руки, из которого фонтаном хлынула кровь, хотел защититься левою рукою, но вторым взмахом Юрий отрубил и ее. Сын с жалким криком кинулся защитить отца и пал с разрубленной головою. Все замерли. Боярин стоял, качаясь, поливая пол кровью, слепо глядя на мертвого сына, что еще дернулся, остывая, раз и другой. Молчал стол. Молчали кмети. Молчала стража, приволокшая Жирослава. Юрий вытирал платом красный клинок.

– Увести! – повелел. – Повесить! – И стражники, судорожно дернувшись, поволокли Жирослава вон, а иные, смятенно глядя на Юрия, начали неловко подымать обрубки рук и труп ребенка.

Олег вместе с Пронским и Козельским князьями устало сидел за столом. Свербило в боку, кружило голову, и вовсе не хотелось есть. Юрий все делал не так. И вязалась пакостная мысль: «Не удержать ему города! Витовт, занявши Смоленск, был добрее! И казнить мочно было бы! Но не враз! И – по суду, дабы не расправа, а казнь. Казнь виновных! И токмо! Не то перекинет судьба, и те же смерды пойдут громить Юрьевых доброхотов! И что тогда?» Но – молчал. Видел, ведал, что Юрий нынче ничего не поймет, и баять ему о том – напрасный труд.

– Я помогу тебе утишить город, – вымолвил он устало, – а потом уйду! Вскоре! Ты же набирай рать! Не стряпая! И прекрати грабежи. Купцов распугаешь – налоги не собрать будет тебе.

Юрий дернул плечом, недовольно сдвинул брови. Подумал, не высказав только: «Никто не смеет давать советы великому князю Смоленскому! Даже ты, тесть!» – подумал, не вымолвил. Но Олег понял. Улыбнулся устало и хмуро и чуть насмешливо. Опять же помыслил, не сказал: «Упустишь, не воротишь, князь! Другого разу помочь тебе у меня станет навряд» – но Юрий понял, набычился: – Прости, Олег Иваныч, – сказал негромко.

Олег молча кивнул головой. Может, и удержит? Явилась надежда, в которую так похотелось верить ему!

А вокруг кипел, гремел, разворачивался пир победителей, иных не смывших и крови с доспехов и платья своего.

Глава 15

Василий Дмитрич узнал о захвате Смоленска Юрием, будучи в Красном. Как раз выдался свободный час для отдыха – соколиной охоты, вкус к которой Василий поимел еще будучи в Орде. В Золотой Орде? Орда уже не называется Золотой! Та, Батыева Орда, окончилась и теперь Орда, что кочует меж Доном, Кубанью и Волгой, называется попросту Большой. Прав или нет Иван Кошкин, его нынешний первый наперсник и казначей, что ордынцам уже незачем платить прежнего «выхода», незачем и ездить в Орду? Что Шадибек, как и Темир-Кутлук, все одно друзья московскому дому, и по всякий час готовы были помогать великому князю московскому уже потому, что они – враги Литвы и Тохтамышевы? Прав ли он, что молчаливо позволил нынче Олегу с Юрием воротить Смоленск? Вопреки тем боярам, кто, ненавидя Олега, всячески клевещут на него?