Вольта - [109]

Тем временем вице-король Италии тоже переживал бурные дни. Войска французов и итальянцев все еще стояли под Изонцо в Иллирии, потом сместились к Адидже, а 4 февраля уже под Минко. Через три дня в Гойто они даже выиграли стычку, а 28 марта вице-королева перебралась из Милана в штаб-квартиру генерала Богарнэ в Мантую, где 13 апреля благополучно разрешилась девочкой. Благородные победители заключили временное перемирие в замке Ширино-Риччино близ Мантуи, через три дня бои было разгорелись, но вновь затухли, ибо французы рвались домой, а итальянцам надоело воевать из-под палки.

Зато военные действия переместились в сенат, там 28 апреля Вольта сделал первый залп: вместе с другими восемью сенаторами он вручил генерал-лейтенанту Соммариве протест по поводу нарушения конституционных правил на заседаниях 17 и 20 апреля. Ясное дело: Вольта пытался отмыться от компрометирующих (и таких нужных!) благодеяний рухнувшего исполина, но и ставка была колоссальной. Италии выпал шанс получить самостоятельность, народ задержал дыхание, этим моментом никак нельзя было пренебречь.

Еще с января в сенате шла скрытая, но яростная борьба, сражались три партии: проавстрийская, чисто итальянская, желавшая сохранить королевство, но без Богарнэ, и профранцузская (с Богарнэ и графом Мольци в качестве премьер-министра и канцлера — хранителя печати). Вольта колебался, но первого исхода не хотел.

Тем временем первые две партии выбросили лозунги: разделаться с вице-королем, министрами и сенатом; поднять народ на восстание; с помощью австрийцев и выборных советов поставить над страной Боллегарда. Однако такая крамола не прошла: 17 апреля благодаря большинству голосов третьей партии сенат запросил срочного появления послов от Франца I, чтоб те официально подтвердили независимость обновленного королевства с Богарнэ во главе. «Кровавое заседание» вел экс-президент сената Венери, а страждущий власти Мельци дома бился с разыгравшейся подагрой.

Чтоб остудить страсти, вторая партия надумала послать в Мантую канцлера Гучьярди и сенатора Кастильоне — пусть требуют ухода Евгения Богарнэ, а тот пусть поддержит тезис о нужности независимости своей бывшей державы, но тут 19 апреля в «Итальянском журнале» за подписью вице-короля появилось сообщение о перемирии в связи с радостью в Шарино-Риччино. Взбешенные депутаты отменили свое решение от 17 апреля, а подеста Милана Дурини призвал первые две партии сплотиться в борьбе с вице-королем.

20 апреля восстал Милан, спровоцированный появлением в Лугано анонимного сообщения, якобы полученного из Парижа, но фактически сочиненного сенатором Форми, что народ обманут, убийцы еще на воле, населению пора проснуться для битв за свободу. Сенат тут же разбежался, сложив с себя обязанности и ответственность, но успел провозгласить срочный сбор выборщиков, послав делегации во все концы государства.

И вот 28-го числа теперь уже экс-президент Венери и экс-канцлер Ручьярди представили Соммариво новый устав сената и новый состав президентской коллегии, куда вошли три ломбардца: Сербеллони из Милана, Кавриани из Бергамо и комовец Вольта! Почему Вольта предпочитал французов австрийцам? Потому, наверное, что метрополия ему казалась прогрессивнее провинции — иначе он не представлял себе соотношение культур двух соседних держав.

Соммарива бросился в Милан, скорбя о глупости сенаторов. Того же 28 апреля в город вошел авангард австрийских войск, что особенно возмутило мнящих себя вершителями судеб законодателей. Восемь сенаторов во главе с Вольтой заявили протест по поводу игнорирования мнения высшего выборного органа! Идеалист Вольта верил в принципы, не замечая откровенной возни своих коллег в грызне за более жирный кусок. Какая там выборность, какие там интересы итальянского народа? Сострадание ютится в нищете, а во дворце кончились битвы за демократию, и пирог, как всегда, съел самый сильный.

Впрочем, Вольте уже было некогда, он отдался своему горю. Пока он витийствовал среди сенаторов, надеясь на беспринципных захребетников, кутавшихся в красивые словесные одеяла, у него умер… О горе! Умер Фламинго…

Опять смерть!

14 марта Вольту подстерегла беда. «Не знаю, что мешает тебе приехать в Милан в этом году, — взывал он к свояку Алессандро Рейне, — после масленицы ты еще не был. Пришел пост, а за ним горе, можешь представить, как я сражен, потерял сына Фламинго, сердце щемит, так мало выпало ему радостных дней. Умоляю, приезжай, побудь немного с нами, детей надо утешить, они в меланхолии, все их забросили, поговори с ними о чем-нибудь приятном, расскажи что-нибудь, пошути на прогулке. Кончаю, не могу больше писать, не могу ничего делать, надо полежать часок. Привет твоим домашним и всем знакомым. Твой дядя».

Линусьо еще не знал, что старик оплакивает сына, и бодрым тоном звал учителя приехать во Фриули взглянуть на свой опытный сельскохозяйственный участок, а заодно на копию письма к Пикте в Женеву. «У меня горе, — отвечал Вольта, — почти: два месяца как потерял второго сына. Так прилежен, так образован, внушал надежды. Он готовился к карьере теолога и уже не носил мирских одежд. Какой-то нарыв на голове, очень мучился, ослаб, потом нагноение, ревматическая лихорадка, очень скоро мозговой удар. Потом впал в летаргию, в три дня три сильных, но очень коротких лихорадки, затем агония и смерть. Такая потеря, как я еще жив! Я неутешен, мать измучена, а на агрономический участок Фриули я как-нибудь позже приеду. Копию письма к Пикте получил».