Волшебный миг - [41]

Если бы они взяли вас, вам пришлось бы пенять только на себя.

И он провел пальцем по шраму у себя на лице.

— Я вышла из дому потому, что услышала крик… — Мередит оглянулась, полагая, что девочка убежала. Но она лежала, свернувшись калачиком, здесь, на земле.

Взгляд у нее был неподвижным и мертвым, казалось, она не замечает их присутствия. Платье так и осталось задранным кверху.

Мередит подошла к ней и прикрыла наготу. Потом, выпрямившись, гневно проговорила:

— Эти звери напали на бедного ребенка. Я слышала, как она звала на помощь!

Габриэль бесстрастно посмотрел на девочку.

— Она привыкла к такому обращению. Хуана — индианка, пока я не привез ее сюда, она умирала с голоду.

Моим людям нужна женщина. Разве у нее есть какое-то другое занятие в жизни?

Мередит была потрясена.

— Как можно быть таким бессердечным? Индианка она или нет, но она человек, и, стало быть, вы должны с ней считаться!

— Она — ничто, — презрительно сказал Габриэль. — Ей никто ничего не должен. Ее участь — обслуживать мужчин.

— Если она смирилась с таким обращением, тогда почему она кричала? И пыталась сопротивляться этим скотам?

Его толстые губы кривились в улыбке, но глаза оставались ледяными.

— Некоторые женщины получают удовольствие от грубого обращения, разве это не так?

— Нет, не так! Я, например, не получаю! И ни одна из женщин, которых я знаю!

— Я это непременно запомню, — проговорил Габриэль, не сводя с нее черных глаз.

Мередит вспыхнула.

— Как вас понимать?

— Понимайте как хотите, — холодно ответил он. Потом сказал по-испански:

— Хуана, приходи в себя и ступай в дом.

Испуганно вздрогнув, маленькая индианка немного отползла в сторону, потом встала и выбежала из конюшни.

— Вы заслуживаете презрения, Габриэль Моралес, — сказала Мередит, — и я удивляюсь, как это ваши люди не разбегутся от такого обращения.

— Я обращаюсь со своими людьми так, как мне угодно. — Его неподвижное лицо теперь напоминало маску, глаза застыли. — Что вы знаете обо мне и о моих людях?

Вы американка, и вам неизвестно, почему я стал таким.

Его гнев заставил ее в страхе отшатнуться. И все же она сказала с вызовом:

— Если эти двое — типичные представители ваших людей, у меня нет ни малейшего желания узнавать о них что бы то ни было. Что вы собираетесь делать, чтобы наказать их?

— Наказать? — Его глаза сузились. — Наказать за что?

— За унижение, которому я подверглась в их руках.

За то, что они намеревались сделать, если бы вы их не остановили.

Тогда Габриэль закинул голову и расхохотался раскатистым смехом.

— Самовлюбленная американка! Почему это с вами нужно обращаться иначе, чем с Хуаной? Только потому, что у вас белая кожа, и потому, что всю жизнь мужчины вашей расы вас баловали? Для моих изголодавшихся по женщинам людей вы такая же, как любая другая. Вы можете доставить им такое же удовольствие, как Хуана, и я не собираюсь их наказывать.

— Господи Боже! Я слышала, что многие латиноамериканцы смотрят на женщин как на рабынь, существующих исключительно для их удовольствия! Теперь я вижу, что это правда!

— Мы — изгои, сеньорита. Чего вы можете от нас ожидать?

Мередит не могла удержаться от вопроса:

— А вы, Габриэль? И вы смотрите на женщин таким же образом?

— Конечно, сеньорита. Неужели вы ждете от меня чего-то другого?

— Не знаю, чего я жду от вас, но вы действительно на целую голову выше остальных. Вы, очевидно, получили какое-то воспитание, образование…

Его лицо опять стало неподвижным.

— Тот, кто проиграл войну, тот, за кем охотятся, как за диким зверем, кто вынужден жить на подножном корму, тот должен забыть о всяком воспитании, о всех признаках цивилизованности. Мне важно только одно — как выжить. И увидеть смерть как можно большего числа моих врагов до того, как им удастся убить меня. Но чего ради я должен объясняться с вами? — Он махнул рукой. — Пойдемте, я провожу вас до асиенды, где вы будете в безопасности.

Они молча дошли до асиенды. Ни девочка, ни те двое им не встретились. Неприязнь, которую испытывала Мередит к Габриэлю, все еще не прошла, но когда они вошли в заднюю дверь дома, она на мгновение увидела его лицо в свете фонаря. Лицо это было мрачным и задумчивым, грусть осеняла его, и от этого оно казалось не таким жестоким, как обычно. Даже шрам выглядел не таким страшным.

И, поддавшись внезапному порыву, Мередит спросила:

— Габриэль, я понимаю, как та жизнь, которую вы теперь ведете, может огрубить даже самого чувствительного человека. Но как случилось, что вы связались с революцией? Ведь сколько бы вы ни отрицали, я вижу, что вы происходите из аристократической семьи.

— Вы действительно хотите это знать? — спросил он, нахмурившись.

Она вспыхнула:

— Иначе зачем я стала бы спрашивать?

Он долго внимательно смотрел на нее, потирая свой шрам.

— Хорошо, я расскажу вам. Не хотите ли распить со мной бутылку вина?

Она заколебалась. Не будет ли это неразумно — пить вино с Габриэлем? Но, заметив его внимательный взгляд, торопливо ответила:

— Да, конечно.

Он провел ее в кухню, где она села на скамейку у стола. Из ряда пыльных бутылок, стоящих на полке, Габриэль взял одну, вытащил пробку и налил вино в две кружки.