Волшебные яблоки - [7]
Исключительный человек
Разве я виноват, что меня отовсюду исключают? Вот в хоре, ну что я такого сделал? Подумаешь, Новикова щипнул, когда он свое дурацкое соло исполнял. А почему дали петь ему, а не мне? Он, видите ли, «душу песни» чувствует. А по-моему, так его просто-напросто Сан Саныч любит. Еще бы, Новиков на все занятия и репетиции подряд ходит. А мне лично неинтересно петь гаммы, да еще «вторым» голосом. Любимчикам своим Сан Саныч вечно «первые» голоса дает, а мне так — «второй». Ну и щипнул я этого Новикова на школьном концерте, когда уж он особенно распелся. Так он еще и геройство проявил, сделал вид, что не заметил, дальше петь продолжает. Тогда я его второй раз ущипнул, он опять не реагирует — поет. Ну я, понятно, в третий раз…
В общем, исключили меня из хора.
Сан Саныч сказал:
— Эх, Сеня, мало того, что я тебя в хор взял, хоть тебе слон и наступил на ухо, так ты ж еще и товарищем плохим оказался…
Неумный человек этот Сан Саныч, хоть и старый и заслуженный деятель. «Слон на ухо наступил»! Да если б мне слон на ухо наступил, так меня бы и в живых уже не было. Да и вообще — у нас же не Африка, слоны по улицам не гуляют…
Потом я в драмкружок поступил, тоже к искусству близко, да и кружком руководила наша пионервожатая, которая мне вначале очень понравилась. Но потом что оказалось? Сами посудите: разве обязаны артисты пол на сцене мыть? Что я, уборщица? Как роли дать, так не дают, поручили в звонок за сценой звонить. Говорят, пока я новенький, главных ролей и подождать могу, а как пол мыть — так изволь вместе со всеми.
Пускай, которые роли играют, те и пол моют. А звонить за сценой, так уж я им позвонил, век помнить будут! Шилоперова и Смирнов ждут звонка, чтобы сказать: «Ой, звонок, кто-то идет!», а никакого звонка и нет. Они ждут, а я не звоню, они ждут, а я не звоню! Тогда этот Смирнов без всякого звонка и говорит: «Ой, звонок! Кто-то идет!»
Вот тут-то я им и отомстил, высунулся на сцену, да как закричу:
— А вот и не было звонка! Не было звонка! Никакого звонка и не было!
Что тут началось! Весь зрительный зал хохочет, и правильно: пусть над ними посмеются. Да и меня все видели, даже мама моя меня видела, вот! Я им показал «звони за сценой»! Я не хуже других зал рассмешить могу.
Так ведь не оценил же никто! Мама дома ремнем выдрала, а вожатая… Даже рассказывать неприятно. «Ты, — говорит, — Сеня, просто предатель…»
Но я тоже знаю, что ответить! Я ей говорю:
— Вот вы меня ругаете, а Смирнова не ругаете, хотя сами учили нас «правде искусства», а какая же правда, когда никакого звонка не было, а ваш Смирнов говорит: «Ой, звонок…»?
Вожатая даже за голову схватилась. Ну, понятное дело, со сцены я ушел. Я ж говорю — человек я исключительный. Мне к исключениям не привыкать.
Потом я в кружок кройки и шитья пошел. Но про это даже рассказывать неинтересно: сиди с девчонками, да всякие швы «козликом» и «крестиком» вышивай. Оттуда меня даже исключить не успели, я сам ушел.
Да, тяжело быть исключительным человеком! Дружить со мной никто не хочет, каждый думает, что я хуже его, даже самые распоследние двоечники и второгодники нос перед тобой задирают, ударить да толкнуть норовят.
А я драться терпеть ненавижу. Ну, если только щипну кого.
А мне-то как раз драться нужно уметь. Вот и подумал я: хватит заниматься искусством, не пойти ли в спортивную школу и не заняться ли боксом?
Ну, пришел я туда. Кружком руководил молодой, красивый и сильный Иван Николаевич. Очень он мне понравился: сразу видно — добрый и веселый. Вы, наверное, за меня обрадовались, что наконец-то я хорошего человека встретил, тем более, что я ему тоже, вроде, понравился.
— Да ты же богатырь, — сказал он, — да у тебя же мускулы, как у Юрия Власова, да я же из тебя чемпиона выращу!
Обрадовался я так, что и рассказать не могу. Вот, думаю, наконец-то и меня поняли, оценили. Да, как видно, напрасно я обрадовался.
Тут уж слушайте все по порядку, потому что никак я не могу понять, за что из бокса-то меня исключили, ведь я делал все правильно, честное слово!
Вот как было дело.
Собрал Иван Николаевич свою боксерскую группу, поставил меня перед строем и сказал:
— Вот, ребята, новенький! Зовут его Сеней, прошу любить и жаловать. Мальчик он сильный, принимайте его в свои товарищи!
Но тут вылез Витька-Длинный (он в нашем доме живет) и говорит:
— Иван Николаевич! Я не ябеда, я перед всеми говорю: Сеня плохой человек! Нельзя его драться учить, плохой он человек.
Вы представляете, еще говорит, что не ябеда! А ведь в одном доме живем! Вот ведь до чего вредные бывают люди!
— Хулиган, что ли? — спросил Иван Николаевич.
— Хуже! — сказал Длинный.
Вот уж сказанул так сказанул! Разве бывает кто-нибудь хуже хулиганов?
— Ну, так ты ему, Витя, объясни наши правила, — сказал Иван Николаевич.
— Не буду я ему объяснять! — буркнул Витька.
— Что-то ты мне не нравишься сегодня, Витя. Нехорошо так дурно думать о людях.
— Я сказал, что думаю. Я честно сказал, при всех…
Иван Николаевич только плечами пожал.
— Тогда пусть Володя Петров скажет наши правила!
Из строя вышагнул какой-то коротышка и торжественно завопил:
— Мы! Не должны! Применять! Свою! Силу! Там! Где! Люди! Слабее! Нас! Мы! Не должны! Драться! Научившись боксу! Научись! Быть! Добрым!
