Волшебные яблоки - [15]

История с лупой произошла на ботанике. Не помню, что уж там мы рассматривали: то ли семядоли, то ли семяпочки. Я в этом с трудом разбираюсь. Да я и вообще смотрела в эту лупу не на семядоли или семяпочки, а на всех ребят по очереди. Вначале я рассмотрела в лупу глаза Бучкиной, потом ногти Бурляева, потом собственный волос. Это было гораздо интереснее, чем всякие непонятные вещи. Лупу выдали каждому, а чтоб не забыть, сколько потом надо собрать обратно, Серафим Никандрович записал мелом на краешке доски их количество. Он всегда так делал. Пока мы с этими лупами развлекались, Серафим Никандрович пытался что-то говорить, но он очень старенький, слышно его было плохо, и кончилось, как всегда, тем, что он стал обращаться только к Юрке Бабаскину, который на ботанике всегда садился на первую парту. Что-то они там такое рассмотрели и горячо делились своими соображениями. Но это кончилось тем, что Бурляеву удалось поймать луч солнца, и он начал прожигать парту, желая написать на ней свою незабвенную фамилию, чтобы все потомки знали, что когда-то в этой школе учился дубина Бурляев. Серафим Никандрович бросился к Бурляеву, а Бабаскин продолжал свою научную деятельность в одиночестве.

Прозвенел звонок, и Серафим Никандрович сказал, чтобы собрали лупы. Тут вдруг выяснилось, что одной не хватает. Серафим Никандрович очень смутился и сказал, что, наверное, он просто ошибся и выдал меньше, чем записал.

— Идите, ребятки, — сказал он. — Я просто ошибся. А если и не ошибся, то лупа где-нибудь найдется. Я еще никогда не был знаком с млекопитающими, которые едят лупы.

— Нет, вы не ошиблись, — сказал громко Новожилов. — Пересчитайте всех нас, и получится как раз столько, сколько вы записали.

Мне было совсем непонятно, почему это Новожилов вздумал заступаться за Серафима Никандровича и заботиться о сохранности его имущества.

— Ну так найдется, — повторил Серафим Никандрович.

— А я предлагаю всех обыскать, — сказал Новожилов.

Мне, например, совсем не хотелось, чтоб меня обыскивали. Если меня обыскивать, то в моих карманах такое можно отыскать… Хотя ничего особенного, просто письмо, которое, конечно же, никто не стал бы читать, но… Просто мне тогда нравился Саша Терещенко, и одно время он совсем не обращал на меня внимания. Тогда я написала ему письмо, которое начиналось так: «Здравствуй, Саша Терещенко…» Если б это письмо попалось в руки Новожилова, то он непременно сунул бы в него нос, потому что он вообще считает себя вправе совать нос всюду.

— Я не позволю себя обыскивать, — сказала я.

— На воре и шапка горит, — сказал Новожилов. — Эта Самухина вообще не вызывает моего доверия.

— А моего доверия вызывает, — сказала Журавлина.

— Попробуй только обыщи, — сказал Бурляев.

— Смотри-ка, Новожилов, вот и второй вор нашелся, — засмеялся Саша Терещенко. — Лупа пропала одна, а воров уже двое. Даже трое, потому что я тоже не позволю себя обыскивать.

— И я не позволю, — сказала Журавлина.

— И я!

— И я!

— И я!

Шумели уже все ребята, а потом полезли под парты, чтобы найти эту несчастную лупу.

— Да что вы, ребята, никто не будет вас обыскивать! Я этого не позволю! — Серафим Никандрович был взволнован прямо-таки до слез.

— Вор должен быть изобличен, — не унимался Новожилов. — Пока лупа не будет найдена, никто из класса не выйдет.

У меня неприятно заболел живот, как будто это я стащила лупу.

— Если вы, Серафим Никандрович, будете тратить свою зарплату на всяких воров…

Серафим Никандрович покраснел и впервые за все время, что я его знаю, закричал:

— Молодой человек, не зарывайтесь! И не считайте мою зарплату! И вообще пусть все идут на перемену, мне нужно проветрить кабинет.

Но если вы думаете, что Новожилов успокоился, то жестоко ошибаетесь.

— Вы не знаете людей, — сказал Новожилов, — из-за вашей доброты вам сядут на голову. Оставлять без внимания кражу…

— Моя голова сгодится еще на что-нибудь, кроме участи удобного кресла! — крикнул Серафим Никандрович.

— Вы плохо знаете наш класс, — невозмутимо продолжал Новожилов. — Еще в первом классе Бурляев стащил у Начинкина рогатку, а в прошлой четверти Самухина стащила у Терещенко фотографию. Но мы равнодушно прошли мимо этих фактов.

Сашка Терещенко покраснел, а уж если говорить про меня…

— Я сам подарил Самухиной фотографию, — сказал вдруг Сашка.

Он соврал. Никакой фотографии он мне не дарил.

— А теперь Терещенко еще и лжет!

— Да ну, ребята, — проверещала Кокорева, — вывернем все карманы, да и пойдем на перемену!

Ох, уж эти мне чистюли! Им ничего не стоит вывернуть свои скучные карманы с накрахмаленным носовым платочком! Ну что у нее еще может быть в кармане!

Но все молчали. Тяжело и как-то звонко молчали. И вдруг раздался радостный вопль:

— Серафим Никандрович! Я все понял! Идите скорей! Посмотрите!

Это кричал Юрка Бабаскин. Он сидел, низко нагнувшись над партой, и рассматривал что-то в лупу.

Все то время, что мы шумели, он себе спокойненько держал лупу в руках, сидя перед самым носом Серафима Никандровича!

— Ну, Яичница, ну, гусеница… — начал Новожилов.

И тогда Журавлина поднялась со своего места, спокойно прошла к парте Новожилова и ударила его по лицу. Новожилов опешил, потом посмотрел на учителя.