Волшебные миры Хаяо Миядзаки - [78]
В «Принцессе Мононоке» он нарушает многие японские традиции – сакральность императора, благородство самураев, – но самое смелое нарушение заключается в создании сильных женских персонажей. Это не только освежает традиционный формат дзидайгэки, но и помогает аудитории взглянуть на мир под другим углом. Тот факт, что госпожа Эбоси – женщина, заставляет зрителей пересмотреть свое представление о классическом злодее.
Вполне вероятно, что в Эбоси Миядзаки отчасти воплотил себя. В конце концов, она является главой сообщества, вынуждена принимать жесткие решения и при этом не терять человечности – такую сложную динамику Миядзаки ежедневно проявлял в студии «Гибли». Эту непростую ответственность он наиболее поразительно изобразил в рабочей силе под началом Эбоси, которая в основном состоит из бывших проституток и больных, страдающих болезнью Хансена – проказой. Миядзаки давно интересовался средневековыми кузнецами, которые часто создавали общины изгоев в диких горах и лесах. Вместе с тем его решение сделать их женщинами противоречит историческому представлению о женщинах как загрязняющих силах, которые могут отравлять рабочие места. Еще более радикальной стала идея о том, чтобы силами прокаженных Эбоси изготавливала винтовки, которые планировала использовать против лесных богов. Сочетание сострадания Эбоси к прокаженным и устрашающего характера работы, которую она им поручает, впечатляюще иллюстрирует те моральные компромиссы, которые накладывает на нас жизнь лидера или даже обычного человека.
Миядзаки сознательно создавал персонажей вне рамок традиционных работ дзидайгэки, чтобы показать японскую историю более разнообразной и богатой. Возможно, самой интересной идеей стали больные проказой. По словам Кано, режиссера на это вдохновило посещение лепрозория Тама Дзенсоэн неподалеку от дома. Несмотря на то что проказа считается почти не заразной, в 1990-е годы японское правительство по-прежнему считало ее «страшной болезнью» и ввело строгую изоляцию для больных. Миядзаки рассказывал, как его поразило общение с обитателями санатория, которые так или иначе крепились и старались жить позитивно. Потом он с удивлением заметил: «Несмотря на любое несчастье, в жизни царят радость и смех. Во всей человеческой жизни, имеющей тенденцию к неопределенности, я еще никогда не видел места, которое бы показывало это с такой ясностью»[255].
Это высказывание кажется мне самым трогательным из всего, что говорил Миядзаки, и оно резонирует гораздо сильнее, чем его критиканство о глупости и беспечности людей. То, что режиссер, несмотря на свой сильный стресс, по-прежнему в какой-то степени верил в человечество в эпоху социальных неурядиц, говорит о том, что в нем всё еще горел идеализм. Но Миядзаки не доводит свой идеализм до нереалистичных крайностей. Как он заявил в более позднем интервью, «жители Татары – не только хорошие люди; есть и глупые, и сумасшедшие, потому что таковы люди»[256].
«Принцесса Мононоке» – не просто социальный или политический рассказ. Очевидно, Миядзаки попытался предложить новый подход как к японской истории, так и к взаимодействию человека с окружающей средой. Используя магию анимации, Миядзаки создал яркий мир, в котором широкий спектр человеческих и нечеловеческих персонажей выходит за привычные границы телесности, пола, вида, а также естественного и сверхъестественного.
В итоге фильм предлагает видение жизни как плотного переплетения различных сущностей, а не простой дихотомии противоположностей.
Историки традиционно рассматривают период Муромати как время, когда развивалась эстетика дзена, дав начало классическому японскому саду. В «Принцессе Мононоке» природа в период Муромати предстает в принципально другой форме – такая же красивая, но дикая, опасная, далекая и совершенно нечеловеческая. У нее есть собственная свобода воли, иногда духовная и трансцендентная, а иногда жестокая и пугающая. Одним из больших достижений фильма является то, что в нем голоса есть не только у маргинализированного человечества, но и у самой природы.
Для этого режиссеру нужно было выйти за рамки реализма, и «Принцессу Мононоке» можно рассматривать как исторический эпос, который является великолепно реализованным фэнтези. Такахата, партнер Миядзаки, воспринял фильм как хорошее фэнтези, «отличающееся от реальности и имеющее опасное свойство давать зрителям неверное представление об истории»[257]. Зато именно тонкое переплетение фантастики и истории придает фильму особую силу, в нем динамика взаимоотношений человека и природы подчеркнута больше, чем это можно было показать в реалистической работе.
В картине режиссер беспристрастно относится и к людям, и к природе. Это не просто экологический гимн, обвиняющий человечество во всех бедах и призывающий его вернуться к природе. Напротив, это радикальный взгляд на взаимосвязь природного, сверхъестественного и человеческого, который можно воплотить только в анимационной среде с ее вариациями преображения. В конечном счете это видение не только ставит под сомнение право человека господствовать над природой, но и заставляет задуматься, какое место может и должно занять человечество в сложном нестабильном мире.
