Волшебные истории - [7]

И Бина побежала назад — туда, где было солнце и сладкий волшебный воздух.

* * *

Бина добежала дотуда, где случился весь этот ужас, остановилась и сразу начала мерзнуть. Попрыгала, растирая нос и щеки холодными жесткими рукавичками.

— Надо все-таки посмотреть, что там дальше, — вздохнула Бина. — Вдруг я до чего-нибудь не дошла, такого?.. Я только чуть-чуть, и сразу обратно. Честное слово, — она побежала вперед и через минуту выбежала к распадку. — Ух ты, какая лощинка... — прошептала Бина, глотая слезы. — Ну уж эта должна быть волшебная... — она перебежала замерзший ручей и остановилась у входа, под разлапистым деревом. — Конечно, волшебная, — всмотрелась Бина. — Надо в нее сходить... Она ведь волшебная, надо. Немножко там посмотрю, полминуточки... За полминуточки я еще больше не потеряюсь. Честное слово.

Она забежала в лощинку и стала красться в таинственный сумрак. Лощинка, безусловно, была волшебная. Воздух здесь был совсем ледяной, но совсем не такой колючий. Снег здесь был совсем глухой, но совсем не такой мрачный. Даже деревья тут спали не так, как везде позади. Они стояли совершенно не шевелясь, а с веток то и дело падали огромные лохматые хлопья, и падали очень долго — целый час каждый.

— Как здорово... Как замечательно... Я ведь знала, что найду все-таки. Что-то такое волшебное, по-настоящему. Эх, жалко, что я потерялась, и мама не видит, и папа, — Бина горько вздохнула. — А рассказать — не расскажешь. Волшебное ведь не рассказывается. Его только смотреть нужно, самому.

И она шла все дальше и дальше, и не останавливалась, потому что в волшебных лощинках нужно идти пока идется — останавливаться нельзя. И Бина шла, шла и шла, и внимательно смотрела вокруг, чтобы все запомнить как следует. (Неизвестно, когда она еще потеряется. Может быть, не потеряется больше ни разу, а в волшебные лощинки попадают только когда потеряются. Во всяком случае, пока Бина не потерялась, в волшебные лощинки не попадала ни разу ведь.)

Вдруг впереди произошло непонятное. Огромное дерево, которое стояло себе лет, наверное, триста (может, и больше — огромное ведь, просто ужас какой-то), заскрипело и стало медленно падать вниз. Оно рухнуло поперек, загородило дорогу, и снежное облако долго еще растворялось в лиловом сумраке. Когда, наконец, встревоженный снег успокоился, Бина осторожно подбежала к дереву и осторожно его потрогала.

— Ух ты! Вот это да! Вот это ничего себе! — и призадумалась. — Мамочка... Дальше, значит, нельзя?.. Папа говорил, что Горы скажут, если будет опасно и нельзя будет идти. Ой, мамочка. Там, наверно, опасно! — Бина завороженно вгляделась во мрак за упавшим деревом. — Интересно, что там такое? Что может быть? Просто ужас какой-то.

Она стояла, стояла, стояла, но холод снова стал забираться под куртку, и Бина решилась.

— Дедушка Мороз, миленький! А можно я чуть-чуть посмотрю? Совсем чуть-чуть, и сразу домой. Я понимаю, дальше нельзя. Но ведь только чуть-чуть. Только глазком, и сразу назад. Честное слово.

Она подбежала к дереву и перекарабкалась на другую, страшную, сторону. Остановилась, замерла, вжав голову в плечи.

— Ой, мамочка, — сделала три испуганных шага, остановилась, потом еще пару шагов. — Как страшно!.. А интересно!.. И страшно... А интересно...

Из сумрака дохнуло ледяным холодом. Щеки и брови выстыли враз, и Бина схватилась за них холодными жесткими рукавичками.

— Ой, мамочка. Пойду-ка я, наверно, назад. Что-то там, кажется, такое, что просто ужас какой-то, наверно...

И она бегом вернулась к упавшему дереву, перекарабкалась на свою сторону, на прощание обернулась, посмотрела в страшенный холодный мрак и побежала назад. Добежала до дерева — пушистые лапы-ветки торчали над тропкой — выбежала на небольшой простор своей ложбинки. И вдруг остановилась, подпрыгнула и прижала ладошки к щекам.

— Ой, мамочка!!!

Чуть в стороне, почти сливаясь с вечерним сумрачным снегом, сидел огромный, лохматый, ушастый, пушистый и вообще просто какой-то необыкновенный настоящий волк. На мудрой усатой морде спокойно светились глаза.

— Мамочка... Это же волк!!! — Бина не знала, что делать: бежать, плакать, кричать или еще что-нибудь. — Настоящий! Ну что же такое! Ну почему меня все хотят съесть, сегодня... Ну что сегодня за день такой... Ну и правильно, — она всхлипнула и вытерла нос. — Ну и правильно, что я потерялась. Так мне и надо. Буду знать. Надо слушаться взрослых, и пусть волк меня съест. И поздно реветь. Раньше надо было чесаться.

Она стояла и терпеливо ждала, когда волк начнет ее есть. Она ждала, ждала и ждала, мерзла, мерзла и мерзла, но волк только сидел и смотрел на нее. Бина, наконец, не выдержала.

— Волк! Ну когда ты меня есть будешь? Я замерзла уже. Холодно ведь ужасно, ешь быстрее ведь, — она вздохнула. — Или ты сегодня поужинал? Что-то мне тоже есть захотелось... Сейчас бы чашечку чая вкусного... И бутербродика... С сыром таким, там еще дырки, вкусные... Что же я так проголодалась-то, вдруг. Вот тоже еще наказание.

Но волк вообще не стал ее есть. Он еще немножко посмотрел и убежал, растворился во мраке без звука и следа. Бина снова вздохнула, горько и тяжело.