Волшебные чары - [29]

Таким же успешным было лечение и разбитых суставов рук маркиза, огромных синяков на его теле и, как подозревал доктор, сломанного ребра.

Из усадьбы пришел камердинер маркиза, и хотя няня недовольно воскликнула, что, если в их дом будут прибывать новые люди, он развалится по швам, Хиксон оказался ценным помощником.

Обладая таким же оригинальным, но довольно едким взглядом на жизнь, которым отличалась няня, он хорошо поладил с ней.

Он также потребовал из усадьбы таких продуктов для своего хозяина, которых не посмели бы попросить ни тем более приобрести на свои средства ни викарий, ни его жена.

Окорока ягненка, бифштексы, цыплята, и жирные голуби стали прибывать в их дом ежедневно.

Хотя маркиз не мог еще есть всего этого, Гермия подумала, что даже ее отец стал выглядеть менее изможденным, а ее матушка — более прекрасной, потребляя такие хорошие продукты.

На первый же протест миссис Брук, сказавшей: «Я не могу принимать все это от усадьбы», Хиксон ответил:

— Предоставьте это мне, мадам. Это то, к чему привык его светлость, и если он остается здесь, у него должно быть все лучшее.

Миссис Брук понимала справедливость его слов, и когда Гермия увидела огромные персики из теплиц и большие гроздья мускатного винограда, она подумала, что граф, должно быть, случайно вспомнил, каким бедным был его брат.

Ее дядя бегал между усадьбой и домом викария как хлопотливая курица, потерявшая своего особенно любимого цыпленка.

Гермия подозревала, что это Мэрилин уговаривала своего отца настоять на том, чтобы возвратить маркиза в усадьбу; но когда он стал Способен мыслить и говорить, то наотрез отказался от подобного перемещения.

— Мне вполне удобно здесь, — сказал он, — и доктор Грэйсон ясно указал, чтобы я максимально избегал движения, если не хочу повредить своей голове и стать лунатиком!

Странным казалось, что он предпочел маленькую спальню Питера величественному залу, в котором — Гермия знала — он спал бы в доме ее дяди.

Маркиз лежал, глядя на детские реликвии Питера, многие из которых — призы и подарки — висели на стене, и, кажется, ему все это нравилось.

Он вообще ни на что не жаловался.

Когда он окреп настолько, что смог подолгу говорить, то рассказал графу и викарию все, что произошло с ним.

Викарий пересказал все это своей жене и дочери в тот же вечер.

— Это кажется еще более невероятным, чем мы представляли, — начал он, — за исключением того, что полностью согласуется с отвратительной репутацией де Виля.

— Мы сгораем от любопытства, дорогой, — улыбнулась миссис Брук.

— Я расскажу вам все, — ответил викарий, — но, конечно, потребуется время, чтобы восстановить все из рассказов его светлости, поскольку он еще страдает провалами в памяти, и придется подождать, пока он сможет вновь ясно мыслить.

Гермия и ее матушка узнали, что после того как графа отозвали обратно в усадьбу — что, как он знает теперь, было предлогом отвлечь его от маркиза, — последний продолжал ехать один.

Он обогнул край Леса Колдуний, направляясь туда, где, как сказал его хозяин, содержится годовалый молодняк его лошадей.

Маркиз не спешил, и поэтому троим мужчинам, выскочившим из кустов и захватившим его врасплох, не трудно было стащить его с лошади.

Думая, что это разбойники, он яростно защищался, пока они не одолели его и не потащили в глубь леса.

С ними был еще один, выглядевший моложе этих троих, но он не разглядел его как следует. Они прижали его к стволу поваленного дерева.

— Двое из них, — рассказывал он викарию, — были либо иностранцами, либо цыганами, третий же, более образованный, являлся, очевидно, главарем.

Именно этот человек представил ему письмо, написанное на листе личной бумаги маркиза, выкраденной из его дома в Лондоне.

После сильных избиений маркиз с трудом мог прочесть его, по вскоре понял, что это было поручение его тренеру снять его лошадь с соревнований Золотого Кубка на скачках в Эскоте.

Зная, что лошадь Светлячок была фаворитом этих соревнований и не сомневаясь, что с его обычным везением он завоюет Кубок, он отказался подписать письмо.

Однако они начали систематически избивать его, пока, зная, что ему не совладать с ними тремя, он не согласился на их требование и не поставил свою подпись внизу письма.

Как только маркиз сделал это, он ощутил сильный удар сзади по голове, за которым наступила ослепительная боль, и он уже ничего не помнил.

— Нет сомнения, — сказал викарий, рассказывая историю, — что все это было подстроено Рошфором де Вилем по той простой причине, что он владел половиной ставок на лошадь, которая легко выиграла Золотой Кубок, поскольку лошадь маркиза не участвовала в забеге.

— Я думаю, что его ставки были на большую сумму, — заметила Гермия.

— Конечно! — ответил викарий. — Но заговор был подстроен еще хитрее, чем кажется, поскольку владельцы этих ставок выпустили еще одну лошадь, которую расхваливали как лучшую, чем та, которая в конце концов победила!

— Но ведь это незаконно? — спросила миссис Брук.

— Нет, просто неспортивно, — ответил викарий. — Эта подставная лошадка, на которую многие поставили, не получила ни одного из призовых мест, а та, на которую поставили друзья Рошфора де Виля, с легкостью пришла первой к финишу!