Волшебно-сказочные корни научной фантастики - [80]

Таким образом, волшебно-сказочное противопоставление «своего» и «чужого» в натурфилософском аспекте может рассматриваться как противопоставление «человек (родовой) — природа». На социально-психологический смысл поразительной устойчивости фундаментального сказочного гротивопоставления «своего» и «чужого» в научной фантастике проливают свет слова Б. Ф. Поршнева: «Возникает социально-психологическая загадка: если всякая общность, всякое “мы” сознает себя и конституируется через сопоставление с каким-то “они”, то кто же “они” по отношению к этой рождающейся сверхобщности — человечеству? Фантасты отражают эту умственную потребность: они создают воображаемых внеземных “братьев по разуму” или ужасных носителей неорганической жизни. Но ничто не подтверждает их снов. Какова же действительная разгадка, кто же “они” для становящегося единым человечества? Только древнейшая стадия его собственного прошлого (курсив мой. — Е. Н.). Вместе с тем и следы отдаленнейшего прошлого в настоящем».[517] Поэтому вновь и вновь возрождается в самых, казалось бы, современных формах литературы это древнее, возникшее еще в мифе и получившее новое развитие в фольклорной волшебной сказке противопоставление, служащее в научной фантастике для восстановления «связи времен».

Родственность в плане содержания влечет за собой родственность в плане поэтики, ибо «сказка обладает такой сопротивляемостью, что о нее разбиваются другие формы: они не сливаются. Если же встреча все же происходит, то побеждает сказка».[518] Поэтому уже сама специфика фантастики волшебно-сказочной оказывается близка научной. Поэтому фантастика научного типа, как и фантастика волшебной сказки, работает не на разрушение, а на создание логики чудесного мира, в отличие от других типов литературной, например, романтической фантастики.

Волшебно-сказочные корни питают все дерево научной фантастики, «фольклорная традиция, — пишет Д. Н. Медриш, — хранится не в одном лишь фольклоре — она веками впитывается литературой, и если этого не учитывать, то многие литературные явления останутся непонятными и необъясненными; без учета фольклорного воздействия неполно представление и о литературном процессе в целом. В области поэтики фольклорные импульсы особенно активны, а их последствия — устойчивы и долговременны».[519] Если не учитывать фольклорно-сказочных по своей природе законов поэтики научной фантастики, то многое в этом жанре действительно может показаться непонятным и многое остаться необъясненным. Мы видели, как волшебно-сказочные содержательно-тематические комплексы (такие, условно говоря, как «комплекс Кощея» или «комплекс финальной свадьбы»), а также сказочные образы дороги, океана, леса помогали нам при разборе конкретных текстов проникнуть в проблематику анализируемых произведений, и за научно-фантастическим фасадом действия открывалось лицо волшебной сказки.

Вместе с тем, анализируя произведения, мы обнаружили в этих связанных со сказкой образах, например, в образе Леса не только фольклорные значения «опасности», «границы» и т. д., но и чисто научно-фантастическую символику. Категории неизвестного, а также прошлого и будущего, которые складываются в научной фантастике, требуют прежде всего художественного воплощения. Фольклорно-сказочная образность и дает возможность, во-первых, представить непредставимое, а, во-вторых, наполнить отвлеченные категории (особенно — категории, связанные с изображением времени) конкретным человеческим содержанием. И в этом смысле роль поэтики волшебной сказки в мире научной фантастики трудно переоценить.

По словам Бояна Ничева, «фольклор является системой, которая ставит акцент в оппозиции между знакомым и незнакомым на первом, а литература, наоборот, — система, которая строится, ставя акцент на новом, непознанном в обязательном эстетическом отношении знакомое — незнакомое».[520] Именно фольклорно-сказочные элементы научной фантастики обеспечивают узнаваемость, повторяемость научно-фантастических коллизий, а также их жанровую определенность, а собственно литературные (в которых и проявляется в наибольшей степени творческая индивидуальность авторов, творческое развитие и переосмысление элементов волшебной сказки) направлены на создание неповторимости, уникальности произведения. Поэтому, с одной стороны, в научной фантастике неожиданное («вдруг») всегда ожидается, незнакомое предстает в канонических, традиционных моделях, а, с другой стороны, излюбленные, знакомые, привычные сюжетные и образные стереотипы у хороших авторов всегда даются в новых и неожиданных формах. И наибольший эффект, как мы видели в романах А. Н. Толстого и А. и Б. Стругацких, создает разрушение автоматизма читательского восприятия (подчеркнем, что, прежде чем разрушать этот автоматизм, его нужно создать!), которое достигается резким столкновением сказочной и не сказочной структур, одновременным совмещением ожидаемого (например, сказочного «благополучного финала») и неожиданного (его отсутствия). Здесь открывается широкий спектр различных возможностей своеобразной игры ожиданиями читателя, которым авторы научно-фантастических произведений активно пользуются.