Волшебники из Капроны - [11]

Когда Тонино наконец спрыгнул с подножки — прямо на пятки сильно нервничавшему Доменико, — он для сравнения бросил взгляд на их собственного кучера. Тот выглядел умелым и бойким. Сидел на козлах, приложив негнущуюся руку к шляпе и уставившись прямо перед собой. Нет, кучер у Петрокки действительно настоящий, с завистью подумал Тонино.

Но тут они с Паоло последовали за остальными во дворец, и ему стало не до кучеров. Дворец был фантастически великолепен и огромен. Их вели через необъятные залы с натертыми до зеркального блеска полами и золочеными потолками, и залам этим, казалось, не будет конца. По обе стороны нескончаемых стен, добавляя им величия, рядами стояли статуи, или лакеи, или солдаты. На фоне этого великолепия они с Паоло чувствовали себя чуть ли не оборванцами и с облегчением вздохнули, когда их ввели в комнату размером не больше двора Казы Монтана. Правда, пол в ней сиял и потолок был расписан под небо, на котором сражались сонмы ангелов, зато стены были обиты очень уютным красным сукном, а по обеим сторонам стояли в ряд почти простые золоченые стулья.

Одновременно с ними в эту комнату ввели другую группу людей. Доменико только раз взглянул на них и тут же перевел глаза на ангелов, изображенных на потолке. Старый Никколо и дядя Умберто повели себя так, словно этих людей тут и вовсе не было. Паоло с Тонино попытались вести себя так же, но у них это не получалось.

Значит, вот они — Петрокки, думали мальчики, украдкой на них поглядывая. Тех было всего четверо против них пятерых. У Монтана на одного больше. И двое из этих Петрокки — дети. Совершенно ясно, что этим Петрокки было не менее трудно, чем Монтана, предстать перед герцогом в солидном составе, и они, по мнению Паоло и Тонино, сделали грубую ошибку, оставив одного из членов своей семьи в карете.

Они не производили внушительного впечатления. Их универсант, хрупкий старичок, много старше дяди Умберто, казалось, совсем потерялся в своей красной с золотом мантии. Самое внушительное впечатление производил человек, возглавлявший группу, — сам Старый Гвидо, надо полагать. Он был не таким старым, как Старый Никколо, и хотя одет в точно такой же черный сюртук и в такой же глянцевитой шляпе на голове, но на Старом Гвидо при его ярко-рыжей бороде все это выглядело как-то несуразно. Волосы у него были весьма длинные, волнистые и черные. И хотя смотрел он прямо перед собой, холодно и важно, кто же мог забыть, что по милости собственной дочери как-то ходил зеленым.

Двое младших Петрокки были девочки. Обе рыжеватые. Обе с надменными, вытянутыми лицами. Обе в иссиня-белых чулках и строгих черных платьях, и обе, ясное дело, препротивные. Разница между ними состояла в том, что младшую — видимо, ровесницу Тонино, — отличал большой выпуклый лоб, который делал ее лицо даже надменнее, чем у сестры. Возможно, одна из них и была пресловутой Анджеликой, превратившей родного отца в зеленое пугало.

Мальчики в упор их разглядывали, пытаясь решить, которая из двух Анджелика, пока не встретились с надменным, насмешливым взглядом старшей девочки. Она, ясное дело, считала, что это они выглядят шутами гороховыми. Только Паоло и Тонино твердо знали, что они, напротив, выглядят щеголями — недаром им в их одежде было так неудобно! — а поэтому и не подумали обращать внимание. Подождав немного, обе группы принялись беседовать между собой, словно другой тут не было.

— Которая Анджелика? — шепотом спросил Тонино у Паоло.

— Не знаю, — буркнул Паоло.

— Разве ты не видел их на мосту?

— Никого из них я там не видел. Они все в другой...

Тут часть красной портьеры отлетела в сторону, и в зал стремительно вошла статная дама.

— Не взыщите, — сказала она. — Герцог немного задерживается.

Все, кто был в зале, склонили головы и залепетали: «Ваша Светлость», потому что это была герцогиня. Но Паоло и Тонино, хотя тоже наклонили головы, смотрели на нее во все глаза: им очень хотелось знать, какая она из себя. На ней было жесткое сероватое платье, наводившее на мысль о статуе святой, и лицо вполне могло быть лицом такой статуи. Это было белое с восковым оттенком, как у всех статуй, лицо, как если бы герцогиню изваяли из мрамора. Впрочем, Тонино не был уверен, что она так уж похожа на святую. Изогнутые брови саркастически подымались стрельчатой аркой, а крепко сжатый рот выражал нетерпение. На мгновение Тонино далее показалось, что он чувствует, как это нетерпение — и другие далекие от святости чувства — изливается из-под восковой маски в комнату, словно сильный тяжелый запах.

— Синьор Никколо Монтана? — улыбнулась герцогиня Старому Никколо.

В голосе ее не было и намека на нетерпение, звучало одно величие. «Нет, — подумал про себя Тонино, — просто я начитался всякой всячины». Пристыженный, он наблюдал, как Старый Никколо поклонился герцогине и стал их всех представлять. Герцогиня милостиво кивала. Затем повернулась к Петрокки:

— Синьор Гвидо Петрокки?

Рыжебородый поклонился в грубой, резкой манере. Ничего похожего на светскость Старого Никколо.

— Точно так, Ваша Светлость. Со мной мой двоюродный брат, доктор Луиджи Петрокки, моя старшая дочь Рената и младшая, Анджелика.