Волшебница Шалотт и другие стихотворения - [45]

Look, I come to the test, a tiny poem

All composed in a metre of Catullus,

All in quantity, careful of my motion,

Like the skater on ice that hardly bears him,

Lest I fall unawares before the people,

Waking laughter in indolent reviewers.

Should I flounder awhile without a tumble

Thro’ this metrification of Catullus,

They should speak to me not without a welcome,

All that chorus of indolent reviewers.

Hard, hard, hard is it, only not to tumble,

So fantastical is the dainty metre.

Wherefore slight me not wholly, nor believe me

Too presumptuous, indolent reviewers.

О blatant Magazines, regard me rather —

Since I blush to belaud myself a moment —

As some rare little rose, a piece of inmost

Horticultural art, or half coquette-like

Maiden, not to be greeted unbenignly.

ОДИННАДЦАТИСЛОЖНИКИ

О насмешливый хор ленивых судей,

Нерадивых, самодовольных судей!

Я готов к испытанию, смотрите,

Я берусь написать стихотворенье

Тем же метром, что и стихи Катулла.

Продвигаться придется осторожно,

Как по льду на коньках — а лед-то слабый,

Не упасть бы при всем честном народе

Под безжалостный смех ленивых судей!

Только если смогу, не оступившись,

Удержаться в Катулловом размере —

Благосклонно заговорит со мною

Вся команда самодовольных судей.

Так, так, так… не споткнуться! Как изыскан,

Как тяжел этот ритм необычайный!

Почему-то ни полного презренья,

Ни доверия нет во взглядах судей.

Я краснею при мысли о бахвальстве…

Пусть бы критики на меня смотрели

Как на редкую розу, гордость сада

И садовника, или на девчонку,

Что смутится неласковою встречей.

Р. Торпусман

TO VIRGIL

Roman Virgil, thou that singest

Ilion’s lofty temples robed in fire,

Ilion falling, Rome arising,

Wars, and filial faith, and Dido’s pyre;

Landscape-lover, lord of language

More than he that sang the Works and Days,

All the chosen coin of fancy

Flashing out from many a golden phrase;

Thou that singest wheat and woodland,

Tilth and vineyard, hive and horse and herd;

All the charm of all the Muses

Often flowering in a lonely word;

Poet of the happy Tityrus

Piping underneath his beechen bowers;

Poet of the poet-satyr

Whom the laughing shepherd bound with flowers;

Chanter of the Pollio, glorying

In the blissful years again to be,

Summers of the snakeless meadow,

Unlaborious earth and oarless sea;

Thou that seёst Universal

Nature moved by Universal Mind;

Thou majestic in thy sadness

At the doubtful doom of human kind;

Light among the vanish’d ages;

Star that gildest yet this phantom shore;

Golden branch amid the shadows,

Kings and realms that pass to rise no more;

Now thy Forum roars no longer,

Fallen every purple Caesar’s dome —

Tho’ thine ocean-roll of rhythm

Sound for ever of Imperial Rome —

Now the Rome of slaves hath perish’d,

And the Rome of freemen holds her place,

I, from out the Northern Island

Sunder’d once from all the human race,

I salute thee, Mantovano,

I that loved thee since my day began,

Wielder of the stateliest measure

Ever moulded by the lips of man.

ВЕРГИЛИЮ

О Вергилий, певший битвы,

Кровь, пожар и бегство на заре,

Гибель Трои, славу Рима,

Храм в огне, Дидону на костре.

О блюститель красноречья,

Чьи слова, как золото и мед,

Возносивший гимн природе

Ярче и звучней, чем Гесиод;

Воспевавший нивы, пашни,

Ульи, виноградники, сады, —

У кого в едином слове

Все звучали струны и лады;

Свищет Титир на свирели,

И подпаски надорвут бока,

Потешаясь над Сатиром,

Певшим про царицу и быка.

Поллиону — век блаженный

Ты сулил: вол сбросит свой ярем;

Ни змеи в траве, ни плуга

На поле, ни на море трирем.

Ты познал Всемирный Разум

И людскую участь ты постиг,

С величавою печалью

Ты оплакал нашей жизни миг;

Светоч, озаривший сумрак

Позабытых накрепко времен,

Золотая ветвь в загробной

Сутолоке канувших племен.

Пусть лежит в руинах форум,

И с обломков статуй стерся грим,

Ты, воздвигший колоннады

Дактилей, нетленный создал Рим.

И теперь, когда свободны

Римляне, я — житель островной,

Из краев, где прежде варвар

Дни свои влачил в глуши лесной, —

Я, которого бессменно

Вдохновляет твой высокий слог,

Шлю тебе, о Мантуанец,

Свой привет, как верности залог.

Г. Стариковский

THE VOYAGE OF MAELDUNE

I

I was the chief of the race — he had stricken my father dead —

But I gather’d my fellows together, I swore I would strike off his head.

Each of them look’d like a king, and was noble in birth as in worth,

And each of them boasted he sprang from the oldest race upon earth.

Each was as brave in the fight as the bravest hero of song,

And each of them liefer had died than have done one another a wrong.

He lived on an isle in the ocean — we sail’d on a Friday morn —

He that had slain my father the day before I was born.

II

And we came to the isle in the ocean, and there on the shore was he.

But a sudden blast blew us out and away thro’ a boundless sea.

III

And we came to the Silent Isle that we never had touch’d at before,

Where a silent ocean always broke on a silent shore,

And the brooks glitter’d on in the light without sound, and the long waterfalls

Pour’d in a thunderless plunge to the base of the mountain walls,

And the poplar and cypress unshaken by storm flourish’d up beyond sight,

And the pine shot aloft from the crag to an unbelievable height,