Волшебница Шалотт и другие стихотворения - [42]

With slow, faint steps, and much exceeding pain,

Have scrambled past those pits of fire, that still

Sing in mine ears. But yield not me the praise:

God only thro’ his bounty hath thought fit,

Among the powers and princes of this world,

To make me an example to mankind,

Which few can reach to. Yet I do not say

But that a time may come — yea, even now,

Now, now, his footsteps smite the threshold stairs

Of life — I say, that time is at the doors

When you may worship me without reproach;

For I will leave my relics in your land,

And you may carve a shrine about my dust,

And burn a fragrant lamp before my bones,

When I am gather’d to the glorious saints.

While I spake then, a sting of shrewdest pain

Ran shrivelling thro’ me, and a cloudlike change,

In passing, with a grosser film made thick

These heavy, horny eyes. The end! the end!

Surely the end! What’s here? a shape, a shade,

A flash of light. Is that the angel there

That holds a crown? Come, blessed brother, come.

I know thy glittering face. I waited long;

My brows are ready. What! deny it now?

Nay, draw, draw, draw nigh. So I clutch it. Christ!

’Tis gone: ’tis here again; the crown! the crown!

So now ’tis fitted on and grows to me,

And from it melt the dews of Paradise,

Sweet! sweet! spikenard, and balm, and frankincense.

Ah! let me not be fool’d, sweet saints: I trust

That I am whole, and clean, and meet for Heaven.

Speak, if there be a priest, a man of God,

Among you there, and let him presently

Approach, and lean a ladder on the shaft,

And climbing up into my airy home,

Deliver me the blessed sacrament;

For by the warning of the Holy Ghost,

I prophesy that I shall die to-night,

A quarter before twelve.

But thou, О Lord,

Aid all this foolish people; let them take

Example, pattern: lead them to thy light.

СИМЕОН СТОЛПНИК

Пусть я — ничтожнейший из всех людей,

Коростою греха покрытый, чуждый

Земле и небу, лакомый кусок

Для богохульных и безумных бесов, —

Надежд своих на святость не оставлю,

И буду восклицать, скорбеть, рыдать,

Стучать грозой молитвы в двери неба.

Спаси, Господь, избави от греха.

Великий, справедливый, крепкий Боже,

Сверши, чтоб не напрасно тридцать лет,

Утроенных мученьями моими,

В жару и холод, в голоде и жажде

Я выносил страданья, горечь, боль,

Как знаменье меж небом и землей

Все на столпе своем претерпевая:

Снега, дожди, морозы, ветер, солнце,

Надеясь, что не кончится сей срок,

Как Ты меня в покой к Себе восхитишь,

Истерзанному телу дав награду:

И ризу белую, и пальмы ветвь.

Внемли, Господь: вовек не прошепчу,

Не выдохну и тени недовольства.

Ведь боль, усиленная в сотни раз,

Была бы легче в сотни раз, чем бремя

Свинцовой тяжести греха, сломившей

Мой дух перед Тобой.

Господь, Господь!

Ты знаешь, что вначале было легче

Мне все сносить — я был здоров, силен;

И пусть от холода стучали зубы,

Что ныне выпали, а борода,

Покрывшись льдом, сияла в лунном свете,

Крик филина я заглушал псалмами

И песнопеньями — и часто видел,

Как ангел молчаливо мне внимал.

Теперь я ослабел: конец мой близок;

Надеюсь, близок — я почти оглох,

И еле слышу изумленный говор

Внизу столпа; к тому ж почти ослеп —

Знакомый луг едва ли я узнаю;

И бедра изъязвила мне роса;

Но я не прекращу взывать, рыдать,

Пока главу поддерживает выя,

И не распалась плоть моя на части.

Помилуй и избави от греха.

Коль не спасешь меня ты, Иисус,

То кто спасется? Кто спасется, молви!

Кто может стать святым, коли не я?

Кто более меня страдал, ответь мне!

Все мученики умерли лишь раз,

Камнями ль их побили, иль распяли,

Сожгли в огне, сварили в масле или

Меж ребер распилили их пилой;

Моя же смерть — сегодня и всегда.

Свидетельствуй, сумел ли кто найти

(А я искал меж помыслов глубоко)

Еще ужасней способ покорить

Вот эту плоть, сей дом греха, который

Я взненавидел и презрел, о Боже?!

Не только наказания столпа

Я снес — не только: но когда я жил

В скиту, что на другом конце долины,

Я несколько недель носил веревку,

Которой тянут ведра из колодца,

Ее на теле крепко завязав,

И никому не говорил ни слова,

Пока гниение, проев мне кожу,

Не выдало меня — тогда уж все

Меж братьями дивились. Много боле

Я перенес. Ты, Боже, знаешь все.

Три года, чтоб душа к Тебе стремилась,

Я жил с той стороны холма, к скале

Себя за ногу приковавши цепью

В убежище из валунов, без крыши.

Окутанный туманной пеленой,

Два раза громом с неба опаленный,

Лишь влажным мхом я жажду утолял,

А ел лишь редкие дары недужных

Касавшихся меня, чтоб исцелиться.

Они о чудесах заговорили,

А потому теперь я столь известен:

И хромота, и паралич, и язвы

Исцелены — но мною ли, не знаю.

Помилуй и покрой мои грехи.

Затем, чтобы с Тобой уединиться,

Три года на столпе шести локтей

Я простоял. Затем еще три года —

На высоте двенадцати, потом

И двадцати локтей. А после

Еще я двадцать долгих лет провел

В сих дважды двадцати локтях над миром.

Мне кажется, я это претерпел —

Или привиделось? — за эти годы,

Коль можно мерить годы этим солнцем,

Венчающим мои страданья в небе

Так долго.

Все же я не знаю точно:

Ведь злые духи, приходя, рекут:

«О Симеон, ты долгие века

Страдаешь! Так спускайся же!» И лгут

О тяготах, что я снести не смог бы.

И оттого нередко я впадаю

По целым месяцам в оцепененье:

И небо, и земля, и время гаснут.