Волшебница Шалотт и другие стихотворения - [14]

В пучину канем — или доплывем

До Островов Блаженных и увидим

Великого Ахилла (меж других

Знакомцев наших). Нет, не все ушло.

Пусть мы не те богатыри, что встарь

Притягивали землю к небесам,

Мы — это мы; пусть время и судьба

Нас подточили, но закал все тот же,

И тот же в сердце мужественный пыл —

Дерзать, искать, найти и не сдаваться!

Г. Кружков

TITHONUS

The woods decay, the woods decay and fall,

The vapours weep their burthen to the ground,

Man comes and tills the field and lies beneath,

And after many a summer dies the swan.

Me only cruel immortality

Consumes: I wither slowly in thine arms,

Here at the quiet limit of the world,

A white-hair’d shadow roaming like a dream

The ever-silent spaces of the East,

Far-folded mists, and gleaming halls of morn.

Alas! for this gray shadow, once a man —

So glorious in his beauty and thy choice,

Who madest him thy chosen, that he seem’d

To his great heart none other than a God!

I ask’d thee, ‘Give me immortality.’

Then didst thou grant mine asking with a smile,

Like wealthy men who care not how they give.

But thy strong Hours indignant work’d their wills,

And beat me down and marr’d and wasted me,

And tho’ they could not end me, left me maim’d

To dwell in presence of immortal youth,

Immortal age beside immortal youth,

And all I was, in ashes. Can thy love,

Thy beauty, make amends, tho’ even now,

Close over us, the silver star, thy guide,

Shines in those tremulous eyes that fill with tears

To hear me? Let me go: take back thy gift:

Why should a man desire in any way

To vary from the kindly race of men,

Or pass beyond the goal of ordinance

Where all should pause, as is most meet for all?

A soft air fans the cloud apart; there comes

A glimpse of that dark world where I was born.

Once more the old mysterious glimmer steals

From thy pure brows, and from thy shoulders pure,

And bosom beating with a heart renew’d.

Thy cheek begins to redden thro’ the gloom,

Thy sweet eyes brighten slowly close to mine,

Ere yet they blind the stars, and the wild team

Which love thee, yearning for thy yoke, arise,

And shake the darkness from their loosen’d manes,

And beat the twilight into flakes of fire.

Lo! ever thus thou growest beautiful

In silence, then before thine answer given

Departest, and thy tears are on my cheek.

Why wilt thou ever scare me with thy tears,

And make me tremble lest a saying learnt,

In days far-off, on that dark earth, be true?

‘The Gods themselves cannot recall their gifts.’

Ay me! ay me! with what another heart

In days far-off, and with what other eyes

I used to watch — if I be he that watch’d —

The lucid outline forming round thee; saw

The dim curls kindle into sunny rings;

Changed with thy mystic change, and felt my blood

Glow with the glow that slowly crimson’d all

Thy presence and thy portals, while I lay,

Mouth, forehead, eyelids, growing dewy-warm

With kisses balmier than half-opening buds

Of April, and could hear the lips that kiss’d

Whispering I knew not what of wild and sweet,

Like that strange song I heard Apollo sing,

While Ilion like a mist rose into towers.

Yet hold me not for ever in thine East:

How can my nature longer mix with thine?

Coldly thy rosy shadows bathe me, cold

Are all thy lights, and cold my wrinkled feet

Upon thy glimmering thresholds, when the steam

Floats up from those dim fields about the homes

Of happy men that have the power to die,

And grassy barrows of the happier dead.

Release me, and restore me to the ground;

Thou seёst all things, thou wilt see my grave:

Thou wilt renew thy beauty morn by morn;

I earth in earth forget these empty courts,

And thee returning on thy silver wheels.

ТИФОН

Леса гниют, гниют и облетают,

И тучи, плача, ливнями исходят,

Устав пахать, ложится в землю пахарь,

Пресытясь небом, умирает лебедь.

И лишь меня жестокое бессмертье

Снедает: медленно я увядаю

В твоих объятьях на краю Вселенной, —

Седая тень, бродящая в тумане

Средь вечного безмолвия Востока,

В жемчужных, тающих чертогах утра.

Увы! седоголовый этот призрак

Когда-то был мужчиной, полным силы.

Избранник твой, он сам себе казался

Богоподобным, гордым и счастливым.

Он попросил тебя: «Дай мне бессмертье!»

И ты дала просимое с улыбкой,

Как богачи дают — легко, небрежно.

Но не дремали мстительные Оры:

Бессильные сгубить, они меня

Обезобразили, к земле пригнули

И, дряхлого, оставили томиться

Близ юности бессмертной. Чем ты можешь,

Любовь моя, теперь меня утешить

В сей миг, когда рассветная звезда

Мерцает и дрожит в твоих глазах,

Наполненных слезами. Отпусти!

Возьми назад свой дар: к чему попытки

Уйти от общей участи людской

И преступить черту, где должен всякий

Остановиться и принять судьбу,

Дарованную небом человеку.

Вдали, в просветах облачных забрезжил

Тот темный мир, в котором я родился.

И вновь зажглись таинственным свеченьем

Твой чистый лоб и скаты нежных плеч,

И грудь, где сердце бьется обновленно.

Вновь разгораются румянцем щеки,

И влажные твои глаза — так близко

К моим! — сверкают ярче. Звезды гаснут

Пред ними, и влюбленная упряжка

Неистовых твоих коней хрипит,

Вздымаясь на дыбы, и отрясает

Ночь с грив своих — и пышет пылом утра.

Любовь моя! вот так ты каждый раз

Преображаешься — и ускользаешь,