* * *
Когда Анна Ивановна возвращается домой, она неприятно поражена, не найдя у себя в доме юных гостей Нади, для которых, уезжая, приказала сервировать ужин и десерт.
— Что у вас за расстроенное лицо, Нэд, моя крошка, и где же ваши гости? — озабоченно спрашивает она, близкая уже к догадке о случившемся.
В первую минуту Наде хочется броситься к ней на шею и вылить все свои жалобы, все обиды на груди у благодетельницы.
Но Анна Ивановна удерживает девочку. При виде ее исказившегося страдальческой и слезливой гримасой лица, Поярцева говорит, слегка недовольным тоном, сразу расхолодившим весь порыв Нади.
— Не плачьте же, Нэд, не портите ваши милые глазки. Завтра надо быть свежей и хорошенькой, а слезы истощают и душу и тело. Я повезу вас на детское литературное утро. Это будет превесело. Я чувствую, что вас снова обидела эта гадкая Софи! Не обращайте на нее внимания, деточка, она из зависти делает все это. И зачем только мы ее пригласили? Зачем я, старая профанка, послушала вас! Разве вы не заметили, как она завидует вам?
Увы, Надя заметила… Но заметила не то, о чем говорила Анна Ивановна, а нечто иное, чего совсем не заметила она раньше. Заметила, что Анне Ивановне нет почти деда до ее тоски, до ее горя. Ей только хочется видеть Надю веселой, довольной, радостной и хорошенькой, чтобы все любовались ею там, куда, нарядив как куколку, ее повезут завтра.
И глубокий вздох вырвался из груди Нади. И ее снова неудержимо потянуло домой, под родную кровлю, к дорогим близким, к тете Таше, Клавденьке, Шурке и Сереже, которые все-таки больше всех любят ее, строптивую и капризную Надю, любят искренно, всей душой, прощая все ее, Надины, слабости и недостатки.
Глава V
Мечты разбиты! Конец волшебной сказки! Новая Надя
— Надевайте ваше белое платье, Нэд, мы едем к Ратмировым. Лизанька или Кленушка, кто там? велите подавать шоферу машину.
— Я не могу ехать сегодня в гости, Анна Ивановна… — слышится тусклый голосок Нади.
— Но почему нет, моя крошка? Насколько я заметила, у вас наилучшие отношения с обеими княжнами.
— О да, княжна Ася очень мила и Лоло тоже, но… мне просто не хочется ехать, у меня голова болит, — так же апатично роняет Надя.
— Опять болит голова? Но это странно, у вас теперь почти каждый день что-нибудь болит, моя милая, а от доктора вы упорно отказываетесь. Что это значит? Тогда вы тоже не поехали из-за головной боли на детское утро. Право, мне кажется, дорогая Нэд, что эти ежедневные, то головные, то зубные боли — один предлог только, чтобы избежать поездок в гости и в театр, говорит Анна Ивановна, пронизывая Надю внимательным взглядом.
Последняя опускает глаза. Действительно, Поярцева права. Она, Надя, выдумывает эти ежедневные головные или зубные боли потому только, что ее не тянет никуда, потому что ей опротивели сразу после подслушанного ею нечаянно разговора на антресолях все эти поездки в гости, в театр, даже за покупками в Гостиный двор. Опротивели с той самой минуты, как она узнала, какую жалкую роль, роль игрушки, временной забавы, какой-то куклы-манекена или декорации приходится ей играть в доме Поярцевой. Да, именно игрушки и забавы. Теперь особенно рельефно вспоминается Наде все пережитое ею здесь. Как она была глупа и наивна, не замечая раньше много того, что теперь прямо-таки бросается ей в глаза. Зато сейчас, когда она «прозрела», воспоминания ее жизни в этом доме не оставляют ее в покое. Картины, наглядно подтверждающие слова Лизаньки и Ненилы, теперь не выходят из головы. Ну, конечно, Надю ублажали, баловали и лелеяли, пока она представляла собою интересную игрушку. Ее причесывали к лицу, наряжали, везли в театр…
— Какая прелестная девочка! — слышался вокруг восхищенный шепот, заставляющий Анну Ивановну расцветать улыбкой удовольствия.
— Как мила ваша Нэд! Что за прелестное личико! И как она всегда изящно одета! — тонко льстили друзья и знакомые Поярцевой, когда старуха возила к ним в дом Надю.
И сама Надя была весела, забавна, беспечна и щебетала, как птичка, потешая свою благодетельницу много больше канареек, собачек и Коко в первое время пребываний ее здесь. Но вот теперь, с некоторого времени, девочка круто изменилась. Она никуда не ездит, ссылаясь на всевозможные причины. Не хочет ни причесаться, ни одеться, как прежде. Она точно устала. И характер ее изменился к худшему. Это уже не прежняя веселая шебетунья-птичка; она все время или молчит, или отвечает односложно на вопросы окружающих. И прежняя жизнерадостная улыбка уже не озаряет ее юного личика, и ничто не развлекает, ничто не тешит ее теперь.
— И так она подурнела за это время, — с неудовольствием отмечает Анна Ивановна, глядя в изменившееся угрюмое лицо Нади. — Неужели болезнь Коко так действует на нее?
Действительно, Коко болен. С семнадцатого сентября едва прошло четыре дня только, а Коко сделался неузнаваемым. Коко, или, вернее, тень Коко теперь, неизменно сидит на жердочке, печально нахохлившийся, и никто в доме уже не слышит его прежней громкой болтовни. Приходил ветеринар, тщательно и долго осматривал птицу и назвал какую-то болезнь желудка непонятным для окружающих латинским термином.
