* * *
Вторая половина лета промчалась одним сплошным розовым оном для Нади. «Добрая волшебница» не ограничилась одним обещанием быть приятной и полезной так полюбившейся ей девочке. Каждый день нарядный автомобиль или английская коляска Поярцевой заезжают в соседнюю с Петергофом деревушку и «похищают» Надю на целый день с тем, чтобы только поздно вечером возвратить ее снова домой.
Можно было часто-часто видеть белокурую головку и сияющее удовольствием Надино личико подле пухлого приветливого лица Анны Ивановны. Прогулки в моторе или в коляске бывали обыкновенно очень продолжительными. По желанию Нади они проезжали мимо дач Ртищевых, Голубевых, Стеблинских, Ратмировых, и девочка с радостью отмечала удивление на лицах детей при виде ее скромной фигурки, откинувшейся на эластичных подушках экипажа. Как досадовала та же Голубева, как завидовала ей, не имея возможности кататься так ежедневно в нарядном собственном моторе. Так, по крайней мере, думает Надя, даже и не трудясь кланяться при встречах с Софи, демонстративно поворачивая ей спину! А Наточке и Стеблинским она с высоты своего достоинства кивает небрежно головой. Единственно, две княжны Ратмировы пользуются ее симпатией. С ними Надя изысканно любезна. Она даже старается подражать во всем старшей княжне, держится, как Ася, щурит глаза, а иногда пробует грассировать, умышленно не выговаривая «р», что кажется ей высшим доказательством хорошего тона.
После катанья в экипаже Надя обедает ежедневно у Анны Ивановны. Эти обеды — истинное наслаждение для девочки. Помимо тонких блюд изысканной кухни, девочке приходится удивительно по душе постоянная, непрерывная лесть и восторги по ее адресу приживалок, их неустанные льстивые похвалы ее внешности, ее красоте, ее манерам. Все трое (Кленушка, за молодостью да еще, может быть, по исключительному свойству ее натуры, льстить не научилась) осыпают Надю на каждом шагу поощрениями и похвалами.
— Королевна наша! — прозвала ее как-то Ненила Васильевна, и это прозвище сразу привилось к Наде, да так и осталось за ней.
А вечером — музыка в роскошном Ново-Петергофском парке. Под звуки музыки, под шум фонтанов Надя грезит, мечтает, убаюканная радостями, полным довольством жизнью.
Еще причудливее, еще пестрее стали теперь ее мечты.
Зато возвращение домой, после чая в богатой столовой Анны Ивановны, всегда несносно, мучительно для нее. После комфорта, неги, удовольствий убогий домик, стоны, кашель отца, недовольные, косые взгляды брата и старшей сестры за ее, Надино, опоздание.
С переездом в город Надя почувствовала себя совсем несчастной. Анна Ивановна имела обыкновение до первого сентября оставаться на даче, и только через три недели Надя могла увидеть снова прежнее привольное житье-бытье. Конечно, можно было бы претерпеть теперешнюю скуку в чаянии близкого счастья… Но терпение было далеко не сродни мятежной натуре Нади. Она искренно страдала все это время дома, целыми днями валяясь у себя за ширмой с книгой в руке.
Книг у нее теперь более чем достаточно. Лизанька передала ей их целый транспорт в день переезда в город. У Нади есть целая серия лубочных изданий Шерлока Холмса, Рокамболь, тайны разных дворов, и ей хватит чтения на все это время. Глаза ее жадно глотают строку за строкой, страницу за страницей. Она ничего не слышит и не видит, что происходит вокруг нее — ни стонов, ни хрипов отца, ни отчаяния домашних, ни того подавленного настроения, неизбежного всюду, где есть умирающий в доме. Время занято чтением, голова — мечтами о скором переезде Поярцевой в город и о возобновлении жизни-праздника, которая так полно радовала Надю летом.
* * *
«Шерлок сажает чучело старика у окошка, сам же помещается позади кресла и, взяв в руки духовое ружье…»
— Надя! Надя! Вставай скорее! Папаше совсем плохо. Папаша умирает…
Как бледна Клавденька! Как дрожит и подергивается ее рот, с трудом выговаривающий эти слова!
Волнение сестры передается Наде. Девочка вскакивает с постели, в которой валяется до полудня каждое утро. Книга падает у нее из рук. Надя бледнеет.
— Умирает, говоришь? — плохо повинующимся языком, вздрагивая, спрашивает Надя.
— Плохо, совсем плохо бедному папаше… — шепчет Клавденька и, неожиданно прильнув к плечу младшей сестры, разражается тихим, подавленным рыданием.
Между Клавдией и Надей нет дружбы. Сестры живут, как чужие. Клавденька пыталась несколько раз заинтересовать Надю своею работою, своими целями и интересами, но все тщетно. Идеал девушки-труженицы так чужд и далек душе Нади!
Но сейчас, при виде плачущей сестры, что-то невольно вздрагивает в эгоистическом Надином сердечке, и оно сжимается жалостью и страхом потерять отца, которого она. Надя, по-своему все-таки любит и уважает бесспорно.
В несколько минут девочка умыта, причесана, одета и робко пробирается к постели отца. Ввиду гигиенических условий и по настоянию доктора, кровать больного вынесли из темной комнаты и поставили в столовой. Здесь было больше воздуху и свету.
При виде отца Надя вздрогнула. Как он изменился! Какие странные тени легли на его осунувшееся лицо! И какие у него стали желтые, маленькие, совсем высохшие руки! Он уже не смотрит на детей. Глаза глядят, ничего не видя… Пальцы судорожно перебирают складки одеяла. Но губы все еще движутся, силясь произнести что-то. Одного Сергея нет здесь среди присутствующих — он побежал за священником: умирающий еще накануне изъявил желание приобщиться Св. Таин.
