Волшебная шубейка - [38]
Хуже был густой-прегустой туман, который окружил меня сразу же за старым цементным заводом. Ну ничегошеньки не видать — такая мгла: ни земли, ни неба, ни деревьев! Правда, здесь и ветер утихомирился, но это было для меня ещё хуже. Стало так тихо, что я мог слышать, как стучит моё сердце. А оно стучало всё громче. Что, если меня здесь, вот в этой безлюдной пустыне, рождественская ночь застанет? А ведь до ночи уже недалеко. Вон как темно сразу стало. Читал я в какой-то сказке, что в ночь под рождество и камни могут говорить. Что же они сейчас не говорят? Наоборот, даже и лес и ветер умолкли. А кто мне теперь скажет, куда дальше идти, где то каменное распятие, возле которого я должен остановиться и звать Кюшмёди?
Вслепую, на ощупь, обогнул я заброшенную печь для обжига известняка, заступившую мне путь. Потом, наткнувшись на какой-то помост, взобрался на него: может, сверху лучше видно? Но серый туман и с помоста не дал мне ничего рассмотреть. Зато расслышать я кое-что расслышал. Будто кто-то совсем рядом по дереву топором стучал. Тихо только, не громче моего сердца. Тук-тук, тук-тук!..
От этого стука мне вдруг так страшно стало, что у меня на лбу капли пота проступили и градинками скатились вниз но лицу. Вцепился я руками в перила помоста и закричал. Что мне на язык само выкатилось:
— Мама! Ма-менька!..
Полетело оно сквозь туман, будто луч яркий. И вскоре ответ пришёл. Оттуда, где стук раздавался.
— Кто тут?
Спрыгнул я с помоста и на голос пошёл. Но сразу же на дерево наткнулся и снова стук топора услышал. Только уже в другой стороне совсем. Закричал я, опять жалобно, чуть не плача:
— Ма-ма!
И опять откликнулись, только ещё глуше, уже издали:
— Кто тут?
Я крикнул в ответ, назвался, кто я. А голос себя назвать не пожелал, только теперь уже с двух сторон меня спрашивали:
— Кто тут? Кто тут?
Уже и охрип я от крика и устал от беготни вокруг, как вдруг прямо над головой слышу, опять меня спрашивают:
— Кто тут? Есть тут кто?
Поднимаю голову кверху — никого не видать, только чьи-то крылья хлопают. Может, это рождественский ангел? Не застал меня дома и сюда прилетел с подарками, мне вслед.
Протянул я вперёд руку — передо мной ствол могучего дерева. И снова кто-то застучал молотком, как раз по этому дереву. Я уже не только слышу — рукой чувствую. Но не очень сильно стучит. Будто кто-то, игрушечным топориком.
— Ангелочек, это ты? — крикнул я с надеждой, взирая вверх.
И самому себя стыдно стало: какой же я смешной. «Ангелочек» же прочь полетел, на лету испуганно по-птичьи чирикая. Конечно, это был самый обыкновенный дятел. И не спрашивал он у меня: «Кто тут?» — а червячков да жучков искал, что под корой дерева зимовали.
Хорошо, когда ты дятел! Тогда и в самом густом тумане не заблудишься. А как быть мне, если я не знаю теперь дороги ни вперёд ни назад? Дёрнул я дальновид за его торчавшие вперёд ноги:
— Ты дальновид? Вот и гляди вдаль получше!
Но и дальновид молчал. Даже не звякнул в ответ, как я его ни дёргал. Заморозило, затуманило, снегом залепило и его стеклянные глазищи. Что же нам с ним теперь делать?
Посмотрел я на небо — только его я ещё и видел, — и показалось мне, что туман рассеивается. Снова у меня смелости прибавилось. Выбраться бы мне назад, к цементному заводу, а оттуда я, может, домой доплёлся бы…
В надежде на это я ещё сделал несколько шагов в обратном направлении, и вдруг будто земля у меня из-под ног ушла. Нет, я не упал, а просто в какую-то глубокую яму провалился. Полетел вниз. Да так быстро, что даже в голове закружилось. Последнее, что я успел подумать, было: «Вот я и достукался! Проглотил меня Лиходей…»
КАМНИ ЗАГОВОРИЛИ
Очнулся, смотрю — вокруг светлым-светло. В детстве, когда я жил на мельнице, у меня была одна любимая забава. Крепко зажмурюсь и пальцем по веку проведу — и через глаза у меня самая настоящая радуга засияет! Теперь я видел точно такую же радугу с открытыми глазами. Смотрел на ленту радуги, а она сияла так ярко, что я закрыл глаза ладонью — козырьком к глазам приставил и стал осматриваться вокруг. Я, конечно, сразу понял, что нахожусь в той самой пещере, где Аладдин нашёл свою волшебную лампу.
Над головой у меня виднелся кусочек неба с узеньким серпом полумесяца, словно я глядел на него из глубокого-преглубокого колодца. А вокруг меня куда ни посмотри — только каменные стены. Они-то и светились, и сверкали, и горели разноцветными огнями. Каждая сияла своим цветом: одна — красным, как утренняя заря, другая — синим, как летнее небо, третья — оранжевым, а четвёртая — ярко-зелёным, как молодая трава!
«Наверное, опять всё это мне во сне снится», — подумал я. И точно так оно и было. Только проснулся я на этот раз не в своей постели, а на сырой земле. А земля вся мелкими камешками усыпана, они-то и горят в темноте огоньками, как светлячки. И шубейка моя на мне, и дальновид на шее. А бок так ноет, что ой-ой-ой! Подо мной даже лужа небольшая образовалась — от снега, что на моей одежде был, а потом растаял. А на сапогах он всё ещё поблёскивает немного. Выходит, не сон это.
Поглядел я вверх, на маленькое отверстие над головой. Наверное, через него я сюда, в шахту, бухнулся. Как раз на то самое место, где сокровища находятся. Видно, Кюшмёди не такой сумасброд, как все про него думают. Неспроста он со старым забоем не хочет расставаться.
