Волшебная лампа Генсека - [25]

Через неделю Никита вернул мне машину в полном ажуре, а еще через полмесяца я ее загнал какому-то грузину, как две капли похожему на портрет молодого Иосифа Виссарионовича. Мне даже как-то неловко было. Надюха против акта купли-продажи не возражала, все равно ее катал на себе подводник. Тем более, и срубленные бабки мы с женушкой честно разделили пополам.

Затуллин выписался из больницы через пятнадцать дней и умотал в Москву - долечиваться, затем в отпуск, а там уж его на какую-то другую ответственную работу перевели. Так что следующим явился совсем другой проверяющий-надзирающий -собутыльник Безуглова.

А тесть, когда я загнал «жигуленок», решил, что я совсем загрустил и запил, поэтому действительно помог мне перебраться в ПГУ. Сайко тоже содействие оказал. Но это было потом.

К Лизе я долго не наведывался. Боялся, что за мной «наружка» уже присматривает. Но, когда она получила разрешение отчалить, я к ней явился, только уже на троллейбусе.

– Исчезновение твоей машины и мой выезд как-нибудь связаны, Глеб? - полюбопытствовала женщина, приученная своей профессией ко внимательности.

– Не более, чем какой-то дым и какой-то огонь.

Я знал, что эта встреча самая распоследняя. Что мысли и чувства докторши с этого дня начинают разворачиваются совсем в другую сторону. И что я - в представлении Лизы - стану частицей другого, уплывающего вдаль, наверное, жутковатого мира. И что в финальные дни Лизиного пребывания в городе Ульянова-Ленина вокруг нее будет вертеться много людей, с которыми я не желаю пересекаться - например, потому что некоторые из них, наверняка, болтаются на ниточках у нашей конторы.

Я был почти уверен, что зашел в своей помощи слишком далеко. Мне казалось, что мои действия уже граничат с предательством. Пострадали люди-товарищи, которые делали совместно со мной одну большую работу, причем из-за не слишком обоснованных моих страхов за любовницу и ее дочку. Елки, да не бореевский ли эксперимент расшатал мою психику, доселе крепкую, как бревно?

Сейчас Лиза уматывает к хорошему ли, плохому, но своему мужу, папаше ее ребенка, и становится жительницей чужой, враждебной страны, женщиной чужого, враждебного человека. Да и «совенку» вскоре никакой дядя Глеб не понадобится, он расплывется и вымоется из ее памяти уже через полгодика.

– Представляю, что сейчас варится в твоей голове,-проявила умственную зоркость Лиза. - Ты, наверное, здесь уже не возникнешь до моего отъезда.

– Наверное, миссис Роузнстайн. Это может повредить нашему счастью. Так или иначе.

– Любовь кончается, Глеб?

– Теперь, когда я набрался столько всякой мистики, то выскажусь, что ничто не кончается, а лишь переходит в другое измерение. Хотя бы в подсознание, сны… Да что мы грусть-тоску на себя навеваем с упорством, достойным лучшего применения. У тебя ведь начинается новая жизнь с новыми ощущениями, надеюсь, недурными. Запад-то еще долго будет тлеть-загнивать… Может, и я переберусь на более интересную и замечательную работу.

– Вдруг тебя пошлют отравить водопровод в Вашингтоне, например, дезинтерией, чтобы президент застрял в сортире и не смог руководить страной, а меня отправят на бой с этой вот заразой?

– И мы повстречаемся в центральном коллекторе вашингтонской канализации. Расскажи такой сюжет какому-нибудь американскому детективщику, может, он и вытянет его на роман под названием «Красный понос».

– Но сегодня, Глеб, мы еще не стали друг для другами персонажами страны снов?

– Да, сегодня мы еще можем присутствовать друг подле друга в полном телесном объеме, не привлекая потусторонние измерения, - согласился я.

Мы упали в кровать, и была волна, не менее мощная, чем в первый раз, но какая-то умиротворяющая.

– В последние часы где-то на заднем фоне у меня возникают странненькие мысли, Глеб, - шепнула Лиза по завершении сеанса интимности. - А что, если не начинать этой новой забугорной жизни? И дело не в том, где быстрее сгниют, здесь или там. Есть, что-то большее, чем красивый быт, чем некрасивый быт.

– Я не желал бы себе лучшей жены, чем ты, Лизка. Но я все сделал для того, чтобы ты оказалась там, а мои мозги и мышцы переключились совсем на другое, на разные интересные и немножко рисковые игры. Россия - страна, где часто проводятся опыты на людях и прочем веществе, тем и хороша. И тем же она плоха и страшна для многих своих жителей, особенно таких, как ты и твой киндеренок… Знаешь, я сейчас испарюсь, а ты продолжай лежать. Вот так получится отличная сцена прощания.

В коридоре, когда я уже направлялся к выходной двери, меня неожиданно застукал «совенок».

– Эй, Глеб, еще увидимся, - звучало это очень по-американски.

– Конечно, малыш. Bye-bye, see you later.

Когда я попал в ПГУ, Лиза, возможно, еще не преодолела государственной границы, но между нами уже пролег «Обводной канал и баржа с гробами». Я тогда как раз учился в Балашихинской разведшколе. Когда докторша садилась в самолетное кресло, я, наверное, ловил сокрушительный удар в челюсть на тренировке по рукопашному бою. А потом пошли косяком разные дела и разные бабенки, и всякие каки-бяки, и всякие заварухи. «Контора» захотела, чтобы я расстался с филологией, поэтами и аспирантурой. В ПГУ пришлось уже корпеть над директивами Хуссейна, Асада и прочих начальственных арабов, зорко выискивая их дружественные поползновения в сторону Америки. А Лиза Розенштейн переставала существовать для меня в настоящем, застряв во все более туманном и тускнеющем прошлом.