Волосы Вероники - [51]

Кто же руководит нами, умело, незаметно подводит к той черте, после которой начинается новая жизнь? В судьбу я не верю, а случай — вещь весьма ненадежная… Тем не менее с нами рано или поздно случается именно то, что должно случиться, хотим мы того или нет, стремимся к тому или, наоборот, убегаем.

Не зря бытует поговорка: чему быть, того не миновать…

— Я бы с удовольствием поехала с тобой,— грустно произнесла Варя.— В Киеве жара, и здесь не лучше…

— Сдашь экзамены — приезжай,— предложил я.

— Еще пять лет учиться… Тоска!

— С такими настроениями не мудрено и провалиться.

— Я не хочу возвращаться в Киев,— улыбнулась она.— Придется постараться…

— Постарайся,— сказал я.

Вишневые «Жигули» проскочили мимо, но затем затормозили. Длинноволосый парень в джинсах с коричневой сумкой через плечо бросился к машине, но «Жигули» резво дали задний ход и остановились возле нас. Дверца приоткрылась, и мы увидели молодую женщину в больших темных очках. Рукой придерживая за ошейник пытавшегося выскочить из кабины лохматого пса непонятной породы, она спросила:

— Вам куда?

— До Валдая,— быстро ответила Варя.

— Лучше бы до Москвы,— переводя взгляд с Вари на меня, разочарованно произнесла женщина. Пес, повизгивая, норовил просунуть голову в щель. Глаза его, спрятавшиеся в дымчатой шерсти, были умные. С длинного красного языка капала слюна. Женщина изучающе смотрела на меня. Очки закрывали всю верхнюю половину ее лица. Бросались в глаза густые черные волосы, свободно спускающиеся на спину. Они чуть завивались, блестели…

— Вы понимаете в автомобилях? — спросила женщина. Голос у нее глуховатый, но очень приятный.

— У нас была своя машина,— ввернула Варя.— Папа сам ее ремонтировал…— Она бросила на меня насмешливый взгляд.— У тебя ведь золотые руки, верно?

Я молчал, а что я мог сказать?

— Садитесь,— неуверенно проговорила женщина. Она все еще пребывала в сомнении: брать меня или нет?

Я проворно подхватил свою сумку и хотел было сесть на заднее сиденье, но женщина предложила место рядом с собой, а туда спровадила пса. Тот поворчал и стал меня обнюхивать. Повернувшись к Варе, женщина улыбнулась:

— Вы не бойтесь, Джек не кусается.

— Я не боюсь,— сказала Варя. Нагнулась и поцеловала меня в щеку.— Пиши, дорогой!

— Вы разве не поедете? — озадаченно посмотрела на нее женщина.

— Я бы с удовольствием, но у меня столько дел в Ленинграде! — рассмеялась Варя.— Гуд бай! Счастливого пути!

На лицо женщины набежала тень, какое-то мгновение она, наморщив гладкий белый лоб, отчужденно смотрела прямо перед собой, я уж подумал, не попросит ли она меня сейчас выйти из машины.

— Я думала, вы вдвоем,— произнесла она. Наблюдавший за нами парень с сумкой через плечо, увидев, что Варя не села в машину, вихляющей походкой направился к нам. Женщина положила руки на баранку и тронула машину.

— Не терплю длинноволосых хлыщей,— сказала она.

Какое-то время мы ехали молча. За нашими спинами возился на заднем сиденье Джек, он явно был недоволен, что я занял его место.

— Какой он породы? — поинтересовался я, когда мы миновали громоздкое здание мясокомбината с двумя быками на каменных постаментах.

— Не знаю,— беспечно ответила женщина.— Я его весной подобрала на дороге за Новгородом. Он был совсем маленький и беззащитный. Сиротой сидел на обочине рядом с лужей и с такой печалью в глазах смотрел на проезжающие мимо машины, что я остановилась и подобрала его.

— Вы всех подбираете на дороге? — пошутил я.

— Надо же, какая у вас взрослая дочь,— покосившись на меня, произнесла женщина.

Машину она вела уверенно, чувствовалось, что это для нее привычное занятие. Она была в джинсах с подвернутыми брючинами, в короткой навыпуск полотняной кофточке с открытым воротом. Высокая шея белела в дымке густых черных волос. На вид ей лет двадцать пять. Теплая струя воздуха, врывающаяся в полуоткрытое боковое окно, шевелила тугие вьющиеся пряди на виске и лбу. Маленький накрашенный припухлый рот, чуть вздернутый красиво очерченный нос, длинные черные ресницы, кожа гладкая и белая. В Ленинграде второй месяц солнце не заходит за тучи, а она ни капельки не загорела. Черные волосы и белая кожа — это было красиво.

Я таких удивительных волос еще ни у кого не видел: чернее ночи, чернее сапожной ваксы, воронова крыла, с бархатным блеском. В их глубокой черноте было что-то неестественное. Или она их красит, или…

— Мои, мои,— усмехнулась женщина, догадавшись о моих сомнениях.— Не парик.

— Черное золото,— сказал я.

Она сбоку посмотрела на меня, улыбнулась.

— Сравнить мои волосы с нефтью… До этого еще никто не додумался!

— У вас в роду были цыгане?

— Бывают белые вороны, а я вот уродилась черной вороной… Никто не верит, что это мои волосы и что я их никогда не крашу. А цыган в нашем роду не было.

— У вас изумительные волосы…

— Это я уже слышала много раз,— нахмурилась она.— Оставим мои волосы в покое…— Видно, почувствовав, что ее слова прозвучали излишне резко, несколько смягчила тон: — Поговорим о чем-нибудь другом.

Город отодвигался, еще сквозь листву деревьев то тут, то там виднелись многоэтажные здания новостроек. Железобетонные корпуса складских помещений, серебристые округлые цистерны, стройные, будто нацеленные на далекую галактику водонапорные башни, напоминающие ракеты. Наконец царство камня, бетона, железных конструкций закончилось, и по обе стороны шоссе открылись зеленые совхозные поля, фруктовые сады, в зелени деревьев замелькали дачные деревянные дома. На телеграфных проводах повис продырявленный посередине бумажный змей. Веревочный распушенный на конце хвост шевелился, будто живой. В детстве я тоже запускал змея. Мы клеили его из вощеной бумаги и тонких сухих палочек-распорок, привязывали к нему длинное мочало и, держа в руке тонкую бечевку, бежали по травянистому лугу, а змей, чуть оторвавшись от земли, волочился сзади, не хотел взлетать…