«Волос ангела» - [100]

Раньше что ни улица — то своя знаменитая церковь, а то и не одна. У каждой улицы своя история — и у храма тоже. Вот и на Ордынке были две знаменитые церкви — Николы в Пыжове, построенная во второй половине XVII столетия и названная по фамилии одного из стародавних стрелецких начальников — Пыжова, и церковь Всех скорбящих. Ее трапезную и колокольню построил в семидесятых годах XVIII века знаменитый русский зодчий Баженов. Спустя полвека другой талантливый русский архитектор — Бове пристроил к ней ротонду с колоннадой.

Невроцкого ни архитектурные, ни исторические изыскания нисколько не интересовали — просто недалеко от церкви Всех скорбящих был дом, где жил Воронцов, к которому Алексей Фадеевич сегодня решил направиться с визитом. В руках он держал свой неизменный саквояж.

Спрашивать ни у кого из прохожих ему не хотелось, и, немного побродив, бывший ротмистр отдельного жандармского корпуса сам отыскал нужный ему дом, обойдя его кругом, вошел во двор — все парадные были заколочены. Приоткрыв дверь черного хода, оглядел витые чугунные перила, полустертые ступени довольно крутой лестницы; ядовито усмехнулся, представив себе прыгающего со ступеньки на ступеньку хромого Воронцова.

Придав своему послушному лицу благостно-приветливое выражение, Невроцкий не спеша поднялся на нужный этаж, постучал.

Мелькнула мысль: «А если дома его Ангелина или выйдут соседи?» — но тут открыли.

Воронцов стоял на пороге, поправляя сползший с плеча накинутый пиджак.

— Добрый вечер! — учтиво поздоровался Алексей Фадеевич. — Вот, как видите, держу свое слово. Забежал вас навестить. Разрешите?

— Проходите… — Воронцов равнодушно повернулся и захромал впереди, показывая гостю дорогу.

Дверь комнаты бывшего штабс-капитана оказалась рядом с выходом: это Невроцкому очень понравилось — можно быстро уйти незамеченным, не надо тащиться мимо всех дверей, выходящих в длинный полутемный коридор густонаселенной квартиры некогда богатого купеческого дома.

— Садитесь… — Воронцов, войдя в свою комнату, прохромал к столу, тяжело опустился на стул, сев спиной к окну. — Прикройте за собой дверь. Да нет, не запирайте, захлопните, и все.

— Ждете гостей? — словно ненароком поинтересовался Алексей Фадеевич, устраиваясь напротив хозяина.

— Какие гости? — поморщился тот. — Мне не от кого запираться… С чем пожаловали?

Невроцкий, сделав вид, что не заметил нелюбезного тона, наклонился, раскрывая свой саквояж.

— По случаю, из старых запасов одного знакомого… — поставил на стол бутылку вина. — Отличное, я вам скажу, розлива шестнадцатого года. Приберег для нашей встречи — выпьем, поговорим, вспомним старое время.

— Да? — Воронцов помягчел лицом, заинтересованно повертел бутылку, рассматривая поблекшую этикетку. — Возьмите стаканы, да вон там, в буфете.

Он привычно вытащил из горлышка бутылки пробку, разлил вино по стаканам, поданным Невроцким. Черт с ним, с этим незваным гостем. Ангелина сегодня, видно, опять не придет. Придется скоротать время с бывшим артиллеристом: выпьют, поговорят и расстанутся — не ночевать же он сюда пришел, в самом-то деле?

— Помню, до войны такое подавали у «Додона». Знаете этот ресторан? В Питере, на Мойке, у Певческого моста, во дворе капеллы? — Невроцкий поднес к губам стакан, сделал глоток. — Попробуйте, действительно отличное винцо…

— У «Додона» больше «моменты» штаны просиживали, — все еще хмуро отозвался Воронцов, вспомнив прозвище, данное армейскими строевиками офицерам царского Генерального штаба. — А я служил в гарнизоне.

— Уж это точно, генштабистов хватало, — согласился Алексей Фадеевич. — Ресторациями и мне было недосуг увлекаться, а винцо я обычно брал в «Экономке», очень удобно было.

Воронцов вспомнил старый, дореволюционный Петербург, большой военный универсальный магазин Гвардейского экономического общества — «Экономку», где продавали продукты, парфюмерию, писчебумажные товары, шили на заказ шикарные мундиры. Ему стало вдруг так тоскливо, словно он вызвал в памяти образ дорогого, давно умершего человека, а гость как будто подслушал его мысли:

— Как же, как же… Вот было времечко — золотое! Помню, добыл я себе «корибуты» — вы тоже, наверное, не избежали в свое время желания обзавестись такими шпорами — малиновый звон! Идешь, бывало, по Невскому, а они так — «тень-тень», «тень-тень». Дамы делают томные глаза, штатские отчаянно завидуют. Мундир пошит у Каплана, сапоги от Гозе! Как говорили гвардейцы — пистолет-мужчина!

— «Снетки», — презрительно бросил Воронцов старую кличку, данную гвардейцам офицерами-фронтовиками. — Нахватают во дворце орденов и ходят павлинами.

Он залпом выпил, налил еще, не дожидаясь гостя.

— Что ваш приятель, Николай Петрович? — отставив стакан, спросил Воронцов. — Решил наконец-то вопрос с болтливым парнем или нет?

— Он мне не приятель… — равнодушно пожав плечами, ответил Невроцкий, — так, случайное знакомство, я же вам уже говорил. Ну, как вино?

— Неплохое…

Андрею Воронцову почему-то был неприятен этот человек. Сначала он принял его за нежданного союзника, даже обрадовался — почудилось нечто свое, родное, близкое, но потом, думая о нем долгими бессонными ночами, пришел к выводу, что не просто так он появился тогда на дровяном складе вместе с Николаем Петровичем и Пашкой. Не просто.