Волонтер девяносто второго года - [43]

Кстати, то, что я знал очень плохо, вернее, не знал совсем, — историю частной и политической жизни Робеспьера, — метру Дюпле было известно во всех подробностях. Поэтому, поскольку, по мнению столярных дел мастера, его кумир был призван оказать огромное влияние на ход революции — ведь Робеспьер говорил с большим воодушевлением, покорявшим умы слушателей, — я и попросил метра Дюпле просветить меня насчет этого, наверно, единственного влиятельного человека, кто ни разу не вступал в союз с Мирабо.

И действительно, сколь слабым, по сравнению с великим оратором, ни был этот жалкий противник, Мирабо неизменно выслушивал Робеспьера очень внимательно, следя за всеми хитросплетениями его длинных речей; Робеспьеру он всегда отвечал серьезно, с учтивостью, хотя это было не в его правилах.

Однажды после речи, что, быть может, выслушал только он, Мирабо сказал Кабанису:

— Этот человек пойдет далеко: он верит всему, что говорит.

Не знаю почему, может, из-за необычной внешности Робеспьера — я впервые увидел его в тот вечер — в моей памяти запечатлелось каждое слово, что говорил мне об этом необыкновенном человеке его восторженный почитатель, или, наоборот, услышанные мной слова подготовили память к тому, чтобы сохранить неизгладимый отпечаток его бледного и, если так можно выразиться, острого лица, но я уверен, что и через шестьдесят лет помню до последнего слова его биографию, каждый штрих в его портрете.

Я постараюсь рассказать читателям биографию Робеспьера и набросать его портрет, обращаясь не к тому времени, когда видел и слышал его каждый день в домашней обстановке, — с моей точки зрения эта обыденность и фамильярность в обращении больше вредят, чем способствуют правдивости рисунка, — а в те минуты, когда он впервые предстал передо мной на пьедестале, что воздвиг ему в моем представлении о нем человек, до конца сохранивший несомненную преданность своему кумиру.

Робеспьер родился в 1758 году в Аррасе, древнем и мрачном городе церковников и крючкотворов, столице провинции Артуа, отошедшей к Франции всего полтора века назад; еще и поныне город подавляет своей тенью огромный дворец епископства.

Его отец, адвокат королевского суда провинции, жил на улице Ябедников. Здесь и родился Максимилиан (имя ему Дали в честь последнего завоевателя города).

Несмотря на упорный труд, адвокат королевского суда был беден; эту бедность помогала ему сносить любимая жена, рано умершая. Ему показалось, что он не вынесет тяжесть утраты; однажды утром он таинственно исчез: больше его никто никогда не видел. Поговаривали о самоубийстве, однако оно ничем не подтверждалось.

В мрачном доме осталось четверо осиротевших детей. Старшему — Максимилиану — было одиннадцать лет; были еще брат — его называли Робеспьером-младшим, и две сестры; одна из них, Шарлотта де Робеспьер, оставила очень интересные «Воспоминания», но теперь, когда я пишу эти строки, их очень трудно найти. Другая сестра умерла через три-четыре года после исчезновения отца.

Оказавшись между могилой матери и потерей отца, то есть между двумя темными тайнами, ребенок был печален и навсегда остался серьезен. Друзья, помогавшие семье, попросили всемогущего аббата из Сен-Вааста, владевшего третью города и учредившего несколько стипендий в коллеже Людовика Великого, выделить одну из них юному Максимилиану и добились своего.

Робеспьер приехал в Париж один, имея рекомендательное письмо к канонику, скончавшемуся почти сразу после поступления юного стипендиата в коллеж. В этом угрюмом здании, совсем недавно покинутом иезуитами, в тени серых стен, откуда ребенка-сироту не выпускали даже в дни каникул, юный воспитанник рос болезненным, бледным, желчным, словно растение без солнца, вне общества и семьи, лишенный дружбы и любви, наконец, вдали от всего, что греет лицо и сердце.

В коллеже Робеспьер встретился с Камиллом Демуленом, тоже церковным стипендиатом, и Дантоном, учеником, за которого вносили плату. В детстве он был связан лишь с этими двумя людьми. Всем известно, что это не сыграло почти никакой роли, когда Робеспьер счел, что настало время принести дружбу в жертву родине.

Впрочем, два обстоятельства всегда мешали этой дружбе быть слишком тесной: веселость Камилла Демулена — ее не могли подавить темные стены коллежа Людовика Великого — и безнравственность Дантона, не внимавшего упрекам своего соученика.

Робеспьер расплатился за свою стипендию лавровыми венками. Он окончил коллеж первым учеником, а такая репутация почти не создает друзей и редко приводит к славе. Поступив в контору прокурора, он прошел курс права и вернулся в Аррас заурядным адвокатом, но суровым политиком; он больше изучал Руссо и Мабли, нежели Бартоло и Кюжа́; иногда Робеспьер улыбался губами, никогда — сердцем.

Это было время легкой поэзии, букетов Хлорисе. Бертен воспевал Эвхарису, Парни — Элеонору, Демутье — Эмилию. В один прекрасный день, подобно Корреджо, произнесшему: «Anch’io sono pittore»[5], Максимилиан сказал: «Anch’io sono poeta»[6]. Он взялся за перо и принял участие в конкурсе академии «Розати» на лучшее похвальное слово Грессе, тоже автора легких стихов, ненамного превосходивших вирши, слагавшиеся в его честь.