Вологодский конвой - [2]
Перед посадкой в самолет я, опустив монету, набрал номер телефона, по которому мне в свое время посоветовали звонить; не обмолвились, однако, ни словом о предстоящих трудностях. То ли забыли, то ли не нашли нужным. После шума и свиста послышались слабые гудки, следом далекий, пододеяльный голос ответил:
- Людиново слушает, говорите!
Назвавшись, я попросил сообщить дежурному, как меня учили, что скоро вылетаю, чтобы встретили.
- Сообщим! - коротко заверили из таинственного Людинова, и связь разом оборвалась, точно ее и не было.
"Доброе начало - полдела откачало, - обрадовался я. - Теперь держитесь, кончики, за середку!.."
И тотчас, подхватив сумку, - долог путь, да изъездлив! - я простился с Николаем, глядевшим на меня необычайно сострадательно, и шагнул на улицу к машине. Заляпанная грязью дверка задергалась, задребезжала, потом со скрежетом открылась, и оттуда вылез, согнувшись, мужик в годах, широкоплечий и кривоногий. В бушлате и кирзовых сапогах.
- Поедем, что ли, - обронил он глухо. - И так запозднились - в двух местах по самые мосты сели. Дорога, будь она неладна. - Сам мрачный, да и смотрит не россыпью, а комом, но - спокойный. Таким как-то сразу веришь.
Машина шла тяжело, ухая в выбоины, которых было такое множество, что даже сам сопровождающий, Владлен Григорьев, только морщился устало...
По обеим сторонам дороги бесконечно тянулся черный лес; проехали небольшое кладбище, и Владлен Григорьев вполголоса рассказал, кивнув на краснорукого водителя, не имевшего ни бороды, ни усов, ни на голове волосов:
- Глухой, здесь такие и нужны... А на кладбище этом зэки горемычные лежат. Сгорели они, пятеро, разом - как и не жили. А дело такое. Переезжали из одного оцепления в другое, вагоны еще деревянные были. Да и дороги-то верст двадцать набиралось, не меньше. А это тебе не горшок со щами на ухвате передать. Да еще и гэсээм надо было отдельно перекинуть, а тут- зачем лишняя волокита! - заодно к вагончику с людьми подцепили- и вперед. По пути-то, значит, кто-то из урок покурил, а чинарик и бросил в сторону, по привычке. Что люди, то и мы... Скоро и занялось. А деревянное - разом пыхнуло! Охрана повыскакивала, оцеплением встала, автоматами щелк-щелк - к бою готова! Веселое горе - солдатская жизнь!.. А в вагоне уж вовсю полыхает. Не жить, не быть. Мужики там орут, окна с решетками-то наконец высадили - да на волю рваться!
А начальник конвоя был прапорщик Бись, Михайло Маркович, он по гражданке еще в медиках начинал, да на первых порах все не в свое дело норовил лезть - помогал встречному да поперечному. А на добреньких воду возят. Сразу и надорвался. А там быстро смекнул, в чем дело, да в общий ранжир и встал. Даже вперед вырвался. Бывало, больного доставят, а он: "Ну что, будем лечить или пускай живет?.." Так и прозвали. Заметь: человек шутки не шутил. И здесь тоже: то ли растерялся, то ли совсем испугался- матерится: "Куда, мать вашу!.. Стрелять буду! Назад! По местам!" А куда назад-то? Назад уже некуда - только вперед!.. Тогда Бись и орет конвою: "Огонь! Огонь!" Пальба открылась такая, что эти пятеро-то побоялись и нос из вагона высунуть, ведь решето сделают и глазом не моргнут. Правда, потом выяснилось, что стреляли в основном все поверху... Так они, бедные, обхватились друг с другом в обнимку, да так и сгорели... Вот как бывает-то: свет велик, а деваться некуда...
- Было хоть что-нибудь начальнику конвоя?! - внезапно сорвался я на крик: меня как-то необычно бросило вбок влево - и сразу же вправо, а следом - вверх, и я разом взмок; как ни гнись, а поясницы не поцелуешь...
- Известное дело... - сопровождающий впервые глянул мне прямо в глаза. - Вологодский конвой шутить не любит: шаг влево - агитация, шаг вправо - провокация, прыжок вверх... - Тут его и самого столбиком, как в насмешку, под крышу подкинуло, но он, казалось, не обратил на это внимания. - А прыжок вверх - попытка к бегству.
Так говорил Владлен Григорьев, сам в свое время отсидевший здесь положенное от звонка до звонка, а по освобождении оставшийся в этих местах и до сих пор работавший механиком на нижнем складе.
- А насчет что было или не было... - Владлен для чего-то попротирал смотровое стекло. - Да ничего. в другую колонию перевели. Можно сказать повысили. Здесь ведь все и без того как под конвоем. Так что у каждого поселкового одна мечта: любыми путями отсюда выбраться. Гиблое место. Тут говорят: кто в Людинове пять лет отпашет, можно Героя давать,- усмехнулся сопровождающий и добавил: - или "орден Сутулова"... А если серьезно: человек приказ выполнял, а они не обсуждаются. Кто посылает, тот и отвечает... Да в такой неразберихе удобно и ноги сделать - в бега податься. Не скоро и на след выйдешь: кругом тайга...
Не успел я собраться со словами, как впереди вдруг блеснул свет прожектора: чисто и вместе с тем как-то зловеще маячил он из темноты, вызывая неосознанную тревогу...
- Нижний склад, - выпрямился Владлен Григорьев. - Считай, на месте. Через два кэмэ - и поселок.
В Людинове машина взобралась на взгорок, оказавшийся потом мостиком, и, спускаясь, выхватила фарами торчавший на обочине дороги щит, на котором поверху крупно было написано: "Что? Где? Когда?" А ниже, на обрывке киноафиши... глаза успели пробежать: "Здесь тебя не встретит рай".
Пристально вглядываясь в себя, в прошлое и настоящее своей семьи, Йонатан Лехави пытается понять причину выпавших на его долю тяжелых испытаний. Подающий надежды в ешиве, он, боясь груза ответственности, бросает обучение и стремится к тихой семейной жизни, хочет стать незаметным. Однако события развиваются помимо его воли, и раз за разом Йонатан оказывается перед новым выбором, пока жизнь, по сути, не возвращает его туда, откуда он когда-то ушел. «Необходимо быть в движении и всегда спрашивать себя, чего ищет душа, чего хочет время, чего хочет Всевышний», — сказал в одном из интервью Эльханан Нир.
Михаил Ганичев — имя новое в нашей литературе. Его судьба, отразившаяся в повести «Пробуждение», тесно связана с Череповецким металлургическим комбинатом, где он до сих пор работает начальником цеха. Боль за родную русскую землю, за нелегкую жизнь земляков — таков главный лейтмотив произведений писателя с Вологодчины.
Одна из лучших книг года по версии Time и The Washington Post.От автора международного бестселлера «Жена тигра».Пронзительный роман о Диком Западе конца XIX-го века и его призраках.В диких, засушливых землях Аризоны на пороге ХХ века сплетаются две необычных судьбы. Нора уже давно живет в пустыне с мужем и сыновьями и знает об этом суровом крае практически все. Она обладает недюжинной волей и энергией и испугать ее непросто. Однако по стечению обстоятельств она осталась в доме почти без воды с Тоби, ее младшим ребенком.
В сборник вошли рассказы разных лет и жанров. Одни проросли из воспоминаний и дневниковых записей. Другие — проявленные негативы под названием «Жизнь других». Третьи пришли из ниоткуда, прилетели и плюхнулись на листы, как вернувшиеся домой перелетные птицы. Часть рассказов — горькие таблетки, лучше, принимать по одной. Рассказы сборника, как страницы фотоальбома поведают о детстве, взрослении и дружбе, путешествиях и море, испытаниях и потерях. О вере, надежде и о любви во всех ее проявлениях.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.