Вологодские заговорщики - [12]

Был у деловитой купчихи Анны Тимофеевны и другой замысел — красавиц-дочек Авдотьи показать. Пусть бы по Вологде прошел слух, что две красы писаные приехали. Девицам скоро пятнадцать, пора думать о женихах, а в смутное время молодец-вологжанин — жених завидный, лучше всякого москвича.

Опять же — батюшка стар, помрет — не будет им защиты и опоры. А отдать в хорошую семью — тут и защита, и опора, и Авдотью которая-нибудь из дочек к себе заберет век доживать — так рассуждала Анна Тимофеевна, не зная, что у Авдотьи совсем иное на уме…

После службы пришли мужчины — Деревнин и братья Гречишниковы, был отслужен благодарственный молебен. Потом Анна Тимофеевна повела Авдотью, Настасью и девиц по городу — людей посмотреть, себя показать. Зашли к куме, там просидели дотемна. Другой день посвятили делам богоугодным — Страстная неделя, нужно и утром, и вечером службу отстоять, исповедаться и причаститься.

А потом уж перевозили имущество деревнинского семейства в новое жилье. Добрые люди, зная, каково устраиваться на новом месте, принесли скамейки, суконные полавочники, два табурета, большой ушат, корыто, даже большие пяльцы взамен забытых в Огородниках. Нужно было заводить свое хозяйство. Соседки взяли с собой на торг Авдотью и мамку Степановну, с ними пошел Антип, прихватив два мешка. Ближний торг был на Ленивой площадке, что у Воскресенского храма, его еще называли малым торжком.

Там Авдотья и мамка Степановна убедились: доподлинно в рай попали. И чего там только не было! После полуголодного московского житья, когда на торг выбирались редко, женщины ошалели от изобилия рыбы — и мороженой, и соленой, и даже рыбьей муки — в щи добавлять. И осетрина тебе копченая, и семжина, и икра всякая! Авдотья не удержалась — хоть денег муж дал немного, взяла всем детям по прянику. И она была готова защищать эти пряники перед мужем до победного конца. Там же, на Ленивой площадке, кроме рыбы взяли муки, круп, сушеных грибов, горшочек меда, того-сего по мелочи. И мороженого мяса взяли, и коровьего масла, и яичек, и творога, — надо же пасочки приготовить, яички покрасить и во благовременье разговеться.

Деревнин в это время сидел на крыльце, слушал шум незнакомого города. Где-то корова замычала, где-то мужики затеяли глупую перебранку. Рядом скучал Гаврюшка. И туда же, на крылечко, взбежал к нему гость.

— Иван Андреевич, челом! Меня батюшка прислал, — сказал попович Насонко, долговязый парень лет шестнадцати, с молодой, можно сказать, новорожденной хилой бородкой и бойкими черными глазами. — Место твоему внуку сыскалось, да еще какое!

— Так быстро? — удивился Деревнин.

— Так батюшка после проповеди к прихожанам обратился: кто, мол, может — помогите. И сразу же к нему вдова подошла, шорника Пантелея вдова, ее все знают. Она богомольная, как возьмется все храмы обходить — внуки с ног собьются, пока найдут и домой приведут. Все слухи соберет, надолго хватит кумушкам рассказывать. Вот она и сказала идти в Успенский храм, там-де один из пономарей сильно захворал. Батюшка велел мне бежать, узнавать. И точно — пономарь нужен! Так батюшка велел твоего внука сразу туда вести.

— Он не обучен, — вдруг испугавшись, сказал старый подьячий. — Не справится, осрамится.

— Обучат! Сперва подсказывать будут, потом запомнит. Я сам алтарничаю, знаю!

Вот и вышло, что счастливый Гаврюшка вместе с длинноногим Насонком, едва за ним поспевая, помчался к Успенскому собору.

— Что имя-то у тебя такое? — спросил Гаврюшка.

— А что? Обычное имя. У нас пол-Вологды Насонов.

— Отродясь такого не слыхивал.

— Мало ли — не слыхивал он. Вологда наша — Насон-град, вот и мы — Насоны.

— Да что за святой такой?

Насонко даже остановился от неожиданности.

— Ты что, Святого Писания не читал? Апостолов поименно не знаешь?

— Знаю! — возмутился Гаврюшка. — Всех двенадцать!

— А Насон — он от семидесяти! Ты у отца Памфила спроси — он тебе про семьдесят апостолов растолкует. И отчего Вологда так зовется. Насон и Сосипатр — вот как их звали, и когда справляли их память — в тот самый день крепость заложили, и царь ей так зваться велел. А было это вскоре после Муромской. Может, ты и про Муромскую Богородицу не слыхал?

— Отчего же не Сосипатр-град?

— Оттого, что натощак не выговорить!

Чтобы попасть к храму поскорее, Насонко повел Гаврюшку речным берегом. Там довольно высоко была проложена подходящая тропинка, что вела к кремлю, к Софийским воротам.

— Что за река, как звать? — спросил Гаврюшка.

— То наша Вологда. У вас град Москва и река Москва, у нас — так же. Запоминай, сам тут ходить будешь.

— Коли возьмут…

— А чего не взять? Ты же не дурак.

— И куда ваша Вологда впадает?

— А в Сухону.

— А Сухона — куда?

— Да в самое море, поди… — неуверенно ответил попович. — У нас суда строят да к морю их отправляют. И идут они долго, купцы сказывали, и Вологда петляет, и Сухона. А что с моря к нам везут — так тоже по рекам.

Речка Вологда по зимнему времени использовалась вовсю — по ней были проложены санные колеи, бабы-мовницы заставили мужиков пробить проруби для полоскания белья. Сверху были видны очертания устроенной на Крещенье купели, которую давно затянуло льдом. Как полагается, на берегу стояли бани, и из других прорубей, что выше по течению, туда таскали ведра с водой. И там же баловались дети — съезжали с крутого берега на лед кто на салазках, а кто и на собственной заднице. Гаврюшка только вздохнул: он сам себя почитал уже взрослым, а страх как хотелось съехать хоть на клоке рогожи и пронестись чуть ли не до другого берега.