В стакане была прозрачная жидкость — кокосовое молоко. На бумаге лежал расколотый орех. Мякоть у него была белая, как рафинад, и я хрустнул кусочком…
Но орех орехом, а мне было нужно мыло!
Валерий Иванович посмотрел в рундук: только простое, хозяйственное.
— Давай! — схватил я и побежал на корму.
На корме уже почти никого не было. Грузчики опускали на канате за борт печку, мешки с крупой. А Ваня и тайский повар похлопывали друг друга на прощание.
— А где Тау? — спросил я.
— Уехал помощник, — сказал Ваня. — Уже на другой стороне реки. Вон кокосовый орех тебе оставил.
Мы тронулись вниз по реке. Забурлила опять кофейная вода, зафыркали на длинных палках лодочные моторы, зашумели сочной зеленью джунгли. На час-другой мы остановились возле белоснежных гор риса. Грузчики заложили трюмы мешками риса, и мы побежали мимо бамбука, мимо лёгких домиков на сваях и пагод…
Мускулистая река потянула нас на своей спине к океану.
Наконец зелёные джунгли остались за спиной и превратились в тоненькую голубую полоску. Мы накрыли брезентом рис, кукурузу, зачехлили лебёдки и быстро двинулись на юг, к экватору.
Я собрал майки, рубахи и понёс в душевую, отстирывать от тайской пыли. Бросил вещи на палубу, стал их намыливать. Заклубилась, засугробилась белая пена. И запахло мылом. Совсем как дома во время стирки.
Бывало, настирают белья, развесят по верёвкам на морозе. Заколышется оно на ветру, зашелестит на солнышке и пахнет свежо, морозно. Вдали, за забором, шумит заснежённый лес, качаются сосновые ветки, и от белья тоже сосновой свежестью пахнет. Мыльным духом и сосновой свежестью. Принесёшь бельё домой, а оно хрустит, складываться не хочет. Инеем и небом дышит.
Наденешь потом рубашку и в зимние запахи окунёшься!
Так вот, пока стирал, всё припомнил. И двор, и лес, и снега… Словно бы домой заглянул.
А ночью лёг спать, прикрыл глаза и опять вижу: шелестит на морозце бельё, и прямо передо мной сосновые ветки колышутся.
То, бывало, лежу дома и во сне пальмы вижу. А теперь качаются за иллюминатором тропические волны, выпускают иголочки тропические звёзды, а мне всё не тропики, не пальмы, а наши сосны видятся, родина. Соскучился.
БЫТЬ ПОМОЩНИКУ БЕЗ КОМПОТА!
Теперь мы катили вдоль длинного, как дельфин, полуострова Малакка, и рядом были знакомые мне города — города из моего альбома.
Они и на карте расположились, как когда-то у меня в альбоме марок. Сначала богатый и шумливый Сингапур, за ним, как его младшие братья, города поменьше и победнее — Малакка и Пенанг.
Мы шли сначала к младшим братьям.
Волны легко и мягко приподнимали судно. Вода была весёлой и прозрачной, будто океан напился солнышка. И рабо-талось всем легко. Боцман перебирал тросы, начальник рации с Митей чинили антенну, палубная команда красила трюмы. А капитан то подсчитывал с Колей груз, то бегал, напевая, и подзадоривал нас:
— Ну что? Скоро Индия, а там домой?!
А однажды остановился возле Фёдора Михайловича и сказал:
— Ну что, помощник, пойдём и мы с командой покрасим?
— Нет, я сначала вот удочку доделаю! — Фёдор Михайлович показал леску.
— Всё бы тебе с удочками возиться! — усмехнулся капитан.
— Привычка! Я во время войны под Севастополем только, бывало, автомат в сторону — сразу за удочку. Целый взвод ухой кормил!
— Ну ладно, — сказал Иван Савельич. — Вызываю тебя на соревнование!
— А что за победу?
— А я твой компот выпью!
— Это почему же? — Фёдор Михайлович вскинул голову.
— А потому, что победителю сразу два компота. Свой и побеждённого.
— Ну ладно! — сказал помощник. — Посмотрим.
Он сбросил рубашку; капитан остался в одних плавках, повязал голову полотенцем, и они стали размечать, где кому работать.
Но в это время из радиорубки выглянул начальник рации:
— Иван Савельич! Радиограмма! С «Уссурийска»!
— Неги, капитан! — крикнул Фёдор Михайлович, а мне сказал: — У него сын третьим штурманом на «Уссурийске» плавает. Семья-то морская. Все плавают, никак собраться не могут. Один во Владивосток — другой из Владивостока. Один в Индию — другой в Америку.
Капитан прочитал радиограмму, замахал ею, как флажком:
— Полундра! Витька тоже к Малаккскому проливу подходит. Встретимся! За дело, ребята, чтоб всё сверкало!
Мы работали катками. А Иван Савельич красил кистью и приговаривал:
— Ну, теперь уж точно, быть помощнику без компота!
Красили мы хорошо, но солнце работало ещё быстрее. Сначала пароход стал розовым, через несколько минут — ярко-красным. А скоро наступила ночь.
Я тоже ждал сообщений из дому. Где-то рядом летели точки и тире, но всё мимо моей каюты.
Я оделся и пошёл на мостик.
Открыл дверь, занёс ногу и шагнул не на палубу, а прямо в звёзды.
Из-за горизонта поднимался Южный Крест. Над мачтой разгорался Скорпион… А возле звёзд, на мостике, опять торчали три головы. Опять дружки собрались. Веня был на вахте, Коля-артековец оторвался от грузовых бумаг, вышел подышать, а Митя отстучал все радиограммы, все принял — и к дружкам.
То и дело по горизонту полз какой-нибудь огонёк, пробиралось сквозь ночь судёнышко. Не столкнуться бы. Место серьёзное — впереди Малаккский пролив, Сингапур. Океанский перекрёсток!
