Волны словно кенгуру - [31]

— Дешевле, — сказал Валерий Иванович.

— На машине два-три доллара, а тут доллар бросил — и кати куда угодно, — объяснил Ваня. — Экономия.

— А бегут-то старики, — сказал я.

— А молодому что тут делать, — сказал Валерий Иваныч. — Молодой на стройку пойдёт или торговать.

— Так этим уже на пенсию пора! — заметил я.

— На пенсию? — усмехнулся Ваня. — Сейчас увидишь пенсию.

И он потянул нас в какой-то тесный проулок. Стало совсем темно. Солнце сюда не пробивалось. Было душно и влажно.

Небо словно пропало. Кое-где в лавочках горели свечи. На улице прямо на лотках горами лежали пальто, куртки, мотки ниток. Торговцы провожали нас и, кося глазами на соседей, таинственно шептали:

— Не надо его покупай. Его плохо! Моя покупай!

А у грязной стены среди окурков и обрывков целлофана, вытянув голые ноги, дремали старики, привалясь друг к другу. Рядом лежала ободранная, старая кошка и поглядывала по сторонам.

Это сюда, в эти ряды, бежали мальчишки с кастрюльками, котелками и раздавали их налево и направо торговцам. А старики только косили им вслед уголками глаз.

У богатой лавки стоял молодой упитанный торговец с тарелкой в руке. Он степенно доставал палочками рис и отправлял в рот.

За его спиной переливались шелка. На вешалках висели в ряд пальто и шубы.

Наконец он поел, выставил ногу вперёд — как король на пьедестале, что-то крикнул, и тотчас к нему подбежал тощий, согнутый старик. За стариком потянулась кошка.

Торговец показал старику на пол: «Подмести». И старик стал быстро мести мусор бамбуковой метёлкой. Подмёл, поставил метёлку в угол и встал около двери.

Торговец подбросил монету — она упала на пол к ногам старика, протянул ему тарелку: в ней что-то оставалось. Тот, кланяясь, взял её, подобрал монету и хотел сесть у дверей магазина, но хозяин замахал рукой: «Пошёл, пошёл!» И старик, кланяясь, попятился к стене.

Он примостился на корточках, взял горстку риса, положил возле кошки и, подвинув тарелку поближе, стал есть.

Мимо него шли матросы с покупками, задевали платьями торговки-китаянки, перешагивали через ноги мальчишки-разносчики. Но старый рикша не обращал на них никакого внимания.

— Вот тебе и пенсия и прекрасный Гонконг, — сказал Ваня. — А что город красивый, так кто спорит!

ТЕНИ НА ВОДЕ

Ночью на палубе у нас не работали. Молчали лебёдки, тихо было в трюмах.

Я заступил на вахту и иногда обходил палубу, чтоб никакие пираты не стащили у боцмана краску, не сбили замки с малярки.

Небо играло звёздами, отражалось в воде, и по нему скользили баржи и джонки — домики на плаву. Легко, невесомо. Будто это были только тени. Казалось, что и живут в них тени, а не люди. Вот течение понесло плавучий дом — заколебалась на окне занавеска, а на занавеске тени.

Вот тень-мужчина взяла тень-чашку, вот из чашки закурился тень-дымок.

А вон потянулось ещё судёнышко. У него на занавеске тень-женщина баюкает на руках тень-ребёнка. А рядом на джонке две тени укрылись тенью-одеялом и разом дунули на тень-свечу…

Я всё ходил по палубе и смотрел, как проплывает мимо тень-жизнь…

Вышел штурман Веня, закурил и тихо сказал:

— Как в т-театре т-теней.

Я кивнул ему молча, чтобы никого не разбудить. Утром начнётся дневная жизнь: заскрипят краны, зашумят лебёдки, и не тени, а живые люди потянут на спинах грузы, понесут ящики, потащат на коромыслах чаши и, как маленькие лод чонки перед айсбергами вельможных зданий, будут толкаться и кричать старые, усталые рикши. Пусть отдыхают.

«КОРЕФАН»

Все уже купили для друзей сувениры. Кто раздобыл монеты, марки, а я пока — ничего.

И теперь шагал за помощником капитана, приглядываясь к прилавкам.

В одном магазине приглядел целое деревце. Сосенку. Такую, как провожала нас из Японии, только миниатюрную. В другом продавали кобру с мангустой. А ещё дальше хохотала обезьяна из кокосового ореха. Выкатила глаза, выпучила красные губы. Шляпа на ней, как на английском офицере, очки из проволоки…

Хороша!

Но Фёдор Михайлович поморщился и тряхнул чубом.

— Зачем тебе обезьяна из кокосового ореха! Да этих кокосов кругом пруд пруди! Сам вырежешь! Такую образину соорудишь — упадут! — И вдруг он повернулся ко мне: — Ты себе куртку купи. Возвращаться когда будем? Зимой! А ты в рубашке. А ну-ка пошли!

И мы опять нырнули в «щель».

Едва мы пробрались к прилавку, от которого несло запахом кожи, ко мне подскочил знакомый уже китаец:

— А, корефан! Пальто! Смокинг! Куртка!

Он вытащил одной рукой из вороха вещей жёлтое хрустящее пальто, подбросил его, другой — бесцеремонно похлопал меня по карману:

— О, мони есть! Деньги есть. Покупай!

— Ладно, ладно, — отодвинул его в сторону Фёдор Михайлович. — Знаем! И подмигнул мне: — Уже подсчитал, сколько содрать. Тут ухо держи востро.

Помощник капитана сам вытащил чёрную куртку, чтоб и от снега и от дождя, примерил мне к плечам и вздохнул:

— Маленькая.

Китаец засуетился:

— О, литл, маленький. Не надо литл, найдем биг — большой! Только покупай, мы — друзья. Ты корефан, я корефан…

Он метнулся в лавчонку, выбежал с новой курткой, стал надевать на меня. Не лезет!

— Сейчас, секунд, — сказал китаец, что-то выдернул из рукава, крутнулся волчком. Полезло!