Волны словно кенгуру - [16]

— Так! — сказал мальчик.

— Ну и хорошо, — сказал Витя. — Ещё настоишься! А по-ка хватит, пошли — покажем отцу кино. И ведь ему тоже кое-что привёз!

В столовой погас свет, и на нашем, хоть и маленьком, экране грохнули взрывы, задымился тяжёлый бой. Гости смотрели, как фашистские самолёты бросали бомбы на сонные города, как горели дома, отстреливались раненые бойцы, как фашисты гнали под автоматами на каторгу стариков, женщин и маленьких детей…

Но потом загрохотали могучие советские «тридцатьчетверки», погнали врага по дорогам Польши и Румынии, Чехословакии и Германии.

И все увидели, как из-за колючей проволоки тянут руки и плачут люди в полосатой одежде, как жители сёл и городов бегут навстречу нашим бойцам; как на лафете пушки сидит молоденький солдат и кормит из котелка закутанного в шинель мальчика…

Американцы волновались, что-то говорили друг другу, но больше всех, что-то припоминая, волновался Серж.

В кинобудке потрескивало, шуршала бобина, и в окошечке показывались две головы.

Там Джон заправлял в аппарат плёнку, и Витя помогал ему.

А я думал: «Нет, не забудет нас Джон». Если не станет моряком, затоскует где-нибудь в магазинчике по морям, вспомнит наш пароход. А уйдёт в море — вспомнит и подавно.

Встанет когда-нибудь на вахту, поглядит на море и вспомнит, как держал наш штурвал и как рядом с его маленькими смуглыми лежали большие Витины руки.

Уж что-что, а Витины руки обязательно вспомнит.

ХОРОШО ЖИВЁТ НА СВЕТЕ ВИННИ-ПУХ

Утром я зашёл к капитану за свежими газетами. И тут же за мной в каюту шагнул молодой человек из управления порта с тяжёлой папкой в руках. Весь розовый, упругий, как мяч, он пропел: «Гуд монинг», и стал энергично выкладывать на стол разные бумаги: карты калифорнийского побережья, описания отмелей и новых причалов. Он должен был многое рассказать, объяснить, уточнить.

Следом за ним на пороге появился другой молодой человек, перетянутый широким ремнём с громадной бронзовой пряжкой.

Этот сложил на груди руки, как бравый ковбой, и, расхаживая по каюте с видом ценителя, рассматривал книги в шкафах: много!

Первый уже что-то рассказывал капитану, манипулировал картами и качался над столом, как воздушный шар на верёвочке.

Он не столько объяснял, сколько радовался тому, как здорово у него всё получается. Щёки его раскраснелись. Он вскидывал руки, будто дирижировал себе, и казалось, вот-вот начнет присвистывать от радости: «Хорошо живёт на свете Винни-Пух».

Капитан только кивал головой и улыбался: ему всё и так было ясно. Но молодой человек продолжал взмахивать пухлыми руками и дирижировать.

Наконец он всё выложил, всё вспомнил, энергично поклонился, махнул рукой: «Гуд бай!» — и, повернувшись на каблуках, выкатился за дверь.

Его место у стола мгновенно занял другой молодой человек.

Он выложил десяток каких-то проспектов, на которых были изображены разные флаконы, и заговорил нараспев так громко, словно выступал перед всей Америкой. Из кармана он достал два настоящих пузырька и попросил меня протянуть руки. Но я отшутился: «Зачем?»

Тогда молодой человек, пройдясь по каюте, плеснул из одного флакона себе на руку машинного масла, пританцовывая и мурлыча, растёр его так, что руки стали чёрными, и сделал страшные глаза: посмотрите, какая жуть!

Потом он запел ещё веселей, побрызгал на ладони из второго флакона и побежал в ванную.

Через минуту он вернулся: руки блестели! И молодой ковбой затрубил так, будто стоял не в каюте, а на площади:

— Приобретайте все моющие средства только в нашей фирме!

Мы засмеялись, а молодой человек стал листать проспекты:

— Какие моющие средства вам угодны? Эти? Эти? Эти? Пётр Константинович прошёлся по каюте и сказал:

— Мы покупали у вас в прошлый рейс. Да и продаёте вы очень дорого. Дороже других.

Парень на секунду стушевался, покраснел. Но тут же воскликнул:

— О'кей, капитан! Гуд дэй, капитан! Я к вам зайду в следующий раз. — И застучал каблуками по трапу. К следующему пароходу.

— Ну и артисты! — рассмеялся я.

Пётр Константинович посмотрел парню вслед и сказал:

— Долго ему ещё бегать и долго петь. А что поделаешь? Это ведь только начало его карьеры. Надо уговаривать покупателей. Не уговоришь расстанешься с местом. Беги, уговаривай, убеждай! Весели потребителя, демонстрируй продукцию лучшей фирмы моющих средств! В Америке нужно быть ве сёлым.

ТОСТ МИСТЕРА РОБЕРТА

Как-то жарким утром мы с Яшей убирали палубу и наблюдали за работой американских грузчиков. Работали они чётко, ладно.

И белые, и чёрные.

И тоже приглядывались к нам.

На причале раздался крик. К трапу подкатил миниатюрный автофургон, и вверх по ступенькам, скрипя протезом, заковылял наш шипшандлер, поставщик продовольствия, могучий мексиканец Джулиано. Лицо у него было оранжевым и пористым, как апельсины, лежащие в фургоне.

Он кричал, наверное, на трёх языках сразу — английском, испанском, русском: «Давай-давай!» И мы с Яшей бросились таскать в артелку овощи.

Я отнёс огурцы и лук, когда по трапу лёгким шагом побежал подтянутый, хоть и с брюшком, высокий американец. Правой рукой он словно бы опирался на невидимую трость, а левой приподнимал пробковый шлем. Я часто видел его с Виктором Санычем — оба они отвечали за груз — и посторонился.