Волна - [51]

Несколько раз в семестр мы всей компанией ездили автостопом из Кембриджа в Лондон. Там мы ходили в читальный зал Британской библиотеки, а еще на кладбище Хайгейт — из почтения к Карлу Марксу. Наша подруга Сеок открыла нам жареную утку с рисом по-кантонски в ресторане Kai Kee на Уордор-стрит. В один из этих приездов и зародилась негасимая любовь Стива к бронзовой статуе шри-ланкийской богини Тары в Британском музее. В другой раз, промозглым декабрьским днем, он несколько часов таскал нас с Сеок по своему району, надеясь отыскать куклу «Экшенмен», которую сам же и закопал где-то под деревом, когда ему исполнилось шесть лет. Было холодно и пасмурно. «И что за чушь он мне наплел про пламенные кирпичные стены?» — я не на шутку обиделась и, конечно, надулась.

Но на следующее утро, когда Стив пришел ко мне в комнату и сел на кровать, я сама обняла его и поцеловала — чтобы избавить от хлопот и не вынуждать снова цитировать Китса. Он жадно набросился на меня, но потом почему-то сказал: «Сейчас вернусь!» — и сбежал. Позже я узнала, что это за пауза была. Он бросил меня, чтобы рысью домчаться до комнаты Кевина, побарабанить ему в дверь и похвастаться: «А я целовался с Сонал!» — а затем насладиться реакцией друга. Кевин шутливо ткнул его кулаком в бок и опрокинул на пол: «Ну ты даешь! Везучий засранец!» Если бы я знала, что он устроит из-за нашего поцелуя, ни за что не пустила бы его обратно к себе в то декабрьское утро. Но он примчался назад. И остался надолго.

Девять

Майами, 2011 год

Не в моих привычках изливать душу посторонним. Язык мне, видимо, развязал мохито. За ужином я выпила два коктейля. Нет, наверное, три. Вечер был ясный, океан спокойный. Даже в сумерках можно было разглядеть, как ныряют пеликаны.

Дни рождения моих мальчиков — тяжелое, опасное время. Чем они ближе, тем мне тревожнее. В последние шесть лет я неизменно проводила эти дни с друзьями. Мы уезжали в новые, незнакомые места — иногда суровые и пустынные, под стать пейзажу моей души, а иногда шумные и людные, позволявшие хоть немного отвлечься. В Исландии нас однажды накрыла сильнейшая пурга, в шотландской глуши мы попали в грозу с таким ветром, что чуть было не перевернулась машина. Плавая в беркширских озерах, мы запутались в водорослях, а в Мадриде обошли все питейные заведения.

Но теперь все иначе. Позавчера был день рождения Вика, и я снова отправилась в путешествие, на сей раз одна. Мне хотелось сменить обстановку, чтобы легче пережить этот день, а заодно проверить, смогу ли я вынести его в компании с самой собой. Отправляясь из Нью-Йорка в Майами, я твердила себе: это не очень далеко, если станет совсем тяжко, можно будет вернуться. Два дня назад Вику исполнилось бы четырнадцать лет. Четырнадцать.

Поначалу я сама не верила, что на душе у меня так легко. Думала, это заслуга Майами: «Курортный город, вечный праздник вокруг — вот я и заразилась общим весельем. Поддалась самообману, позволила внушить себе, что все в порядке». Отчего еще мне может быть так спокойно? Однако душевный мир меня не покидал. Каждое утро на рассвете я гуляла по берегу. Дул крепкий соленый ветер, и я чувствовала себя бодрой и свежей. Я часто плавала в океане, и соль Атлантики щипала кожу. Я плескалась в открытом бассейне во время ливня, и капли весеннего дождя били мне в лицо. В этой воде на меня снизошло безмятежное спокойствие: я ощутила радость жизни, на которую уже не считала себя способной.

Это было неожиданное открытие. В такие даты — дни рождения, годовщину волны — мне обычно хочется быть одной. В одиночестве я чувствую себя ближе к ним. Я переношусь в нашу прежнюю жизнь, или они приходят сюда, ко мне, и никто нам не мешает.

В моей гостинице работает молодой бармен, студент. Узнав, что я преподавала в Лондоне, а теперь работаю в Колумбийском университете, он начал забрасывать меня вопросами. Когда он просит совета, я стараюсь помочь чем могу, но в подробности не вдаюсь. До сих пор избегаю долгих бесед с посторонними — как бы не начали задавать вопросы о семье. И вот каждый вечер молодой человек с широкой улыбкой подает мне очередной изумительный мохито: «Профессору на каникулах!» — «Знал бы ты, мой хороший», — думаю я.

Мне самой до сих пор с трудом верится в случившееся. Вся семья сгинула в одночасье; я каким-то чудом восстала из жидкой грязи. Что это — миф, легенда? Даже сейчас я не могу выговорить: они все умерли. Поэтому в лучшем случае отделываюсь туманными общими фразами, а в худшем — вру и часто загоняю себя в угол.

— Как ваши мама с папой? Здоровы? — вежливо интересуется нью-йоркская соседка, когда я прилетаю из Коломбо. Однажды она спросила, там ли живут мои родители, и я буркнула «да».

На первый взгляд мистер и миссис Розенбаум чем-то напоминают мне отца с матерью — примерно того же возраста, к ужину выходят нарядно одетые, как мои родители. Наверное, поэтому я с ними заговорила. Они тоже приехали в Майами на выходные. Когда Розенбаум поздоровался, я бросила в ответ что-то дежурное, вроде:

— Хорошо тут, правда?

— Даже не знаю, — вдруг ответил он. — Я чувствую себя совершенно не в своей тарелке.