Волки сильнее собак - [24]

По сути дела, невозможно было уволить за некомпетентность. Она стала нормой при старом праве, когда прокуроры не оказывались перед судом из-за выскочек адвокатов, а необходимые улики и признания всегда имелись под рукой. Пьянство прощалось: к пьяному следователю, свернувшемуся калачиком на заднем сиденье машины, относились так же мягко, как к больной бабушке. Коррупция была изощренной. В то время как вся Россия держалась на коррупции, обвиненный в продажности следователь всегда навлекал на себя гнев общества. Есть такая картина, где ямщик бросает испуганную девочку, потому что за ними гонится волчья стая. Прокурор Зурин был похож на такого ямщика. Он собирал досье на собственных следователей, и всякий раз, когда его начинали доставать журналисты, бросал им жертву. Так что ничего удивительного тут для Аркадия не было.

– Тимофеев простужен или у него идет кровь из носа? – спросил он Хоффмана.

– Говорит, что простужен.

– У него на рубашке пятна, похожие на засохшую кровь.

– Могло капать из носа.

– А у Паши шла носом кровь?

– Иногда, – сказал Хоффман, продолжая играть в шахматы.

– У него была простуда?

– Нет.

– Аллергия?

– Нет. Ладья берет bЗ.

– Королева на d8, шах, – парировал Женя.

– Показывался врачу? – спросил Аркадий.

– Не любил он этого.

– Он был параноиком?

– Не знаю. Мне такое и в голову не приходило. Во всяком случае, это не бросалось в глаза, потому что он все еще находился на вершине деловой пирамиды. Король на h8.

– Королева на е7, – бросил Женя.

– Королева на d5.

– Шах и мат.

– Черт! – Хоффман вскинул руки вверх, словно переворачивая доску.

– Женя хорошо играет, – сказал Аркадий.

– Как знать, я отвлекался.

До того как они приехали в приют, Женя выиграл еще две партии. Аркадий проводил его до дверей, и Женя перешагнул порог не оглянувшись, словно его спутника тут не было и в помине. Когда Аркадий вернулся в машину, Хоффман закрывал мобильник.

– Он из евреев, – сказал Хоффман.

– Его фамилия Лысенко. Она не еврейская.

– Достаточно поиграть с ним в шахматы. Он точно из евреев. Можете высадить меня у метро «Маяковская»? Заранее признателен.

– Любишь Маяковского?

– Поэта? Конечно. «Смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза!» А потом пустил пулю в лоб. И что ему не понравилось?

Ведя машину, Аркадий взглянул на Хоффмана, который сегодня уже не был рыдающей развалиной, как накануне. Вчера Хоффман ни с кем не мог бы играть в шахматы. А теперь перешел от поэзии к бахвальству. С легкостью, без изобличающих подробностей, он рассказывал о разнообразном деловом жульничестве – подставных компаниях и тайных аукционах, – которым они занимались вместе с Ивановым.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Аркадий.

– Весьма расстроен.

– Тебя унизили и уволили. Ты должен быть в ярости.

– Так оно и есть.

– И потерял диск.

– Он был тузом у меня в рукаве.

– Учитывая все это, держишься хорошо.

– Я не могу обыграть этого ребенка. Ты, вероятно, не понимаешь, Ренко, но он игрок высокого уровня.

– Похоже на то. Хранил диск, прятал, используя меня и мое жалкое расследование, чтобы снизить значение диска, и наконец позволил Ожогину найти его не где-нибудь, а в тренажерном зале. Что ты записал на диск? Что произойдет с «НовиРусом», когда диск «заработает»?

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Ты специалист по компьютерам. Диск заражен.

Небо потемнело над огромными растяжками, которые раньше гласили: «Партия – авангард рабочего класса!», а теперь рекламировали выдержанный коньяк – словно беснующегося на углу сумасшедшего незаметно заменили продавцом. Неоновые монеты катились над павильоном казино и освещали ряд «мерседесов» и джипов.

– Откуда тебе знать? – Хоффман изогнулся на сиденье. – Я выхожу. Здесь в самый раз.

– Мы не доехали.

– Не понял, что ли? Я же сказал, лучше здесь, на углу.

Аркадий подъехал к тротуару, и Бобби вылез из машины.

Аркадий наклонился через сиденье и опустил окно.

– А попрощаться?

– Ренко, ты что, трахнутый? Никак не хочешь понять.

– Ты все испортил.

– Ты не улавливаешь.

Водители, которым Аркадий загородил путь, кричали, чтобы он двигался, – никакой гудок не заменит отборного мата. Ветер гонял клочки бумаги по улице.

– И что же я не улавливаю? – спросил Аркадий.

– Они убили Пашу.

– Кто – они?

– Я не знаю.

– Его преследовали?

– Не знаю. Какое это имеет значение? Ты собираешься бросить дело.

– Нечего бросать. Нет никакого расследования.

– Знаешь, что сказал Паша? «Все похоронено, но ничего не похоронено навсегда».

– И что он хотел этим сказать?

– Хотел сказать, что все небезнадежно. Рина – шлюха, я – дерьмо, а ты – проигравший. Вот сколько у нас шансов. Все место трахнуто. Я использовал вас, ну и что? Все используют всех. Вот что Паша называл цепной реакцией. Чего ты ждешь от меня?

– Помощи.

– Похоже, ты все еще ведешь следствие? – Бобби посмотрел на нависшее небо, на бликующие монеты казино, на сбитые носки своих ботинок. – Они убили Пашу, это все, что я знаю.

– Кто убил?

– Берегите вашу гребаную страну, – прошептал Бобби.

– Как… – начал Аркадий, но первый в ряду «мерседес» скользнул вперед и с шумом распахнул заднюю дверцу. Бобби Хоффман нырнул внутрь и захлопнул дверцу, укрывшись за сталью и тонированным стеклом, но Аркадий успел увидеть чемодан на сиденье. Выходит, автомобиль не просто стоял, все было подстроено. Седан тут же тронулся с места, и Аркадий последовал за ним в «Жигулях». В тандеме обе машины миновали станцию метро «Маяковская» и продолжали ехать по Ленинградскому проспекту на север. Зачем? Для отдыха на пляже в Серебряном Бору уже слишком пасмурно, а для бегов на ипподроме слишком поздно. Но это дорога и в аэропорт. Вечерним рейсом из Шереметьева можно было отправиться на все четыре стороны, а Хоффман пользовался услугами аэропорта достаточно часто, чтобы подмазать половину его персонала. Обычно он брал билет в Египет, Индию или страну бывшего советского блока – в любое место, где нет договора с Соединенными Штатами об экстрадиции. Его, как правило, быстро проводили мимо охраны, сажали в первый класс самолета и предлагали шампанское. Бобби Хоффман, беглец со стажем, снова улизнул бы, оказавшись вне досягаемости Аркадия.