Волки на переломе зимы - [16]

– Ничего подобного, – быстро, захлебываясь, заговорил Ройбен. – Я видел жемчужины, которыми был украшен ее пеньюар. Кружева. Я видел старинные плотные кружева с этакими фестонами на вороте, очень красивые кружева. И жемчужный браслет, который она носила, когда я был с нею, тонкий браслет из мелких жемчужин, скрепленных серебряными звеньями.

– Этот браслет ей подарил я, – сказал, а вернее, выдохнул Феликс.

– Я видел ее руку. Она протянула ее так, будто рассчитывала достать до меня сквозь стекло. – Он снова ощутил мурашки по коже, но отогнал это ощущение. – Позвольте задать вам вопрос. Она похоронена здесь, на каком-то семейном кладбище, или где-то еще? Вы были на ее могиле? Стыдно признаться, но мне даже в голову ни разу не пришло пойти туда.

– Ну, ты был не в том состоянии, чтобы посетить похороны, – ответил Феликс. – Ты лежал в больнице. Но я сомневаюсь, что ее похоронили здесь. Мне кажется, что ее останки переправили в Южную Америку. Сказать по правде, я и не знаю, как это было.

– Не могло ли случиться, что она оказалась не там, где хотела?

– Не могу даже представить себе, чтобы для Марчент это имело какое-то значение. – Феликс говорил несвойственным ему невыразительным голосом. – Совершенно не могу, хотя что я о ней знаю?

– Феликс, что-то пошло не так, совсем не так. Иначе она не пришла бы. Посудите сами: я никогда прежде не то что не видел привидений, но даже не имел никаких предчувствий или пророческих снов. – Тут же он вспомнил, что то же самое и почти теми же словами говорила ему нынче вечером Лаура. – Но кое-что о призраках мне известно. Мой отец уверяет, что видел их своими глазами. Он, правда, не любит об этом говорить, особенно за столом, в компании, потому что над ним обычно смеются. Но его предки были ирландцами, и он видел призраки не единожды. Если призрак смотрит на человека, если знает о его присутствии, значит, ему что-то нужно.

– Ну, да, кельты и их привидения… – сказал Феликс без тени насмешки. Ему действительно было тяжело, и последняя реплика была брошена как бы в сторону. – У них есть дар. Поэтому неудивительно, что Фил их видел. Но тебе говорить с ним об этом ни в коем случае нельзя.

– Это я понимаю, – ответил Ройбен. – И все же он – тот самый человек, который может что-то знать.

– И тот самый человек, который сможет понять больше, чем тебе хотелось бы, если ты начнешь рассказывать ему обо всем, что тебя заботит, обо всем, что происходило с тобой под этим кровом.

– Феликс, я все это понимаю, не беспокойтесь. Понимаю.

Его глубоко поразило мрачное, угнетенное выражение лица Феликса. Казалось, что Феликс вот-вот обрушится под напором собственных мыслей.

Внезапно Ройбену стало стыдно. От этого видения он не только перепугался, но и испытал подъем. Оно наполнило его энергией, и у него не проскочило ни единой мысли о Феликсе и о тех чувствах, которые Феликс, несомненно, должен был испытывать сейчас.

Феликс вырастил Марчент, а того, как он знал и любил Марчент, Ройбен не мог даже представить себе, а он, Ройбен, вновь и вновь говорит о ней, хотя призрак, это чудесное и неповторимое достояние, должен был принадлежать ему. И Ройбена внезапно охватил стыд.

– Я сам не знаю, что несу, да? – вопросительным тоном произнес он. – Но я точно знаю, что видел ее.

– Ее убили, – сказал Феликс тем же тихим надрывным голосом. Потом сглотнул и обхватил себя руками за плечи; Ройбен никогда прежде не замечал за ним такого жеста. – Иногда бывает, что жертвы убийств не могут покинуть место гибели.

Они надолго замолчали, а потом Феликс повернулся спиной к Ройбену и подошел поближе к окну.

– О, почему я не вернулся раньше? – надрывно проговорил он. – Почему не дал ей знать о себе? О чем я думал, пока она год за годом оставалась одна?..

– Феликс, умоляю, не вините себя. Вы нисколько не виноваты в случившемся.

– Я бросил ее на произвол судьбы, как всегда бросаю их…

Феликс медленно вернулся к теплу камина и присел на скамеечку для ног, стоявшую перед креслом, напротив Ройбена.

– Не мог бы ты снова рассказать мне, как все это было? – спросил он.

– Конечно. Она смотрела прямо на меня, – сказал Ройбен, изо всех сил сдерживаясь, чтобы снова не разразиться сбивчивым потоком слов. – Она была прямо за стеклом. Понятия не имею, сколько времени она там находилась и смотрела на меня. Я никогда прежде не сидел на том диванчике. Мне давно хотелось, знаете ли, сесть на красные бархатные подушки, подобрать под себя ноги, но до этой ночи я так и не сделал этого.

– А она постоянно сидела там, когда была маленькая, – сказал Феликс. – Это было ее место. Я часами работал за столом, а она читала у окна. У нее всегда была там, за занавеской, стопочка книг.

– Где именно? С левой стороны? Она сидела спиной к стене с левой стороны окна?

– Именно так. Левый угол принадлежал ей. Я часто дразнил ее, что она испортит глаза: когда солнце начинало садиться, в том углу делалось совсем темно. А она читала, пока не становилось совсем темно. Она читала там даже в самые холодные зимние дни. Сидела там в халате, поджав под себя ноги в теплых носках. И упорно не желала пользоваться торшером. Говорила, что ей вполне хватает света от этой вот настольной лампы. Так ей нравилось.