Волки - [2]

Я один. Ушел далеко от избушки, километра на два. Луна стоит почти над головой - яркий, освещенный изнутри иллюминатор, в котором видны чьи-то тени. Ночь проходит над этой местностью, как огромный, черный корабль-призрак. Мороз убирает из воздуха все звуки, всю дневную нерезкость. Серебряные горы лишены жизни, они просто стоят - холодно и равнодушно. В тени деревьев ничего различить невозможно, я могу видеть только небольшое пространство заснеженной реки от одного поворота до другого.

Ночью в тайге, стоит поднять глаза, сразу замечаешь, как быстро летишь в пространстве. Народы, считавшие небо твердью, жили, наверное, в слишком теплом климате. Когда стоишь один на льду замерзшей реки среди стылых, освещенных луной гор, то видно, какие огромные расстояния преодолевает Земля, падая в черную пустоту. Зимняя ночь несет тебя на своих белых крыльях в темное небо. И я поднимаю голову так, чтобы воздух свободно вырывался из горла, и кричу все выше и выше.

На самой высокой ноте я останавливаюсь. Вою, пока из груди не выходит последний остаток воздуха. Потом слушаю.

Моя голова поворачивается чуть левее, и с южного склона ко мне приходит песня волка. Вернее, я наблюдаю, как песня поднимается со склона к небу, кажется, звучит сам склон, сама ночь. Непонятно - далеко или близко родился этот звук. По телу пробегает холодок; будь у меня шерсть на загривке - она бы вздыбилась от возбуждения.

Я жду, пока наступит полная неподвижность в звуках, чуть ссутулившись, вдыхаю воздух и затем нарушаю хрупкую тишину. Я знаю, как внимательно слушают меня все, кого я не вижу в этой ночи. Вот только сидящая у ног Белка не обращает на меня внимания, а лишь чуть заметно поворачивает голову, чтобы лучше настроиться, чтобы четче воспринимать звук. Ее тело застыло.

Вкладываю всю душу в то, что делаю. Да, я хочу добыть волка. Если он появится в поле зрения, то, конечно, буду стрелять, но сейчас я и не помню об этом. Ружье снял и воткнул прикладом в снег, чтобы не мешало. Ловлю ответ с дальнего склона, почти не дышу.

Волк ждет, пока я вою, делает паузу, потом начинает сам. Я чувствую, как он, закончив песню, вслушивается, смотрит в мою сторону. И как он предельно серьезен, потому что все, что делаешь ночью, - делаешь серьезно, изо всех сил, иначе и не получится.

Мы перекликаемся долго, я прилежно учусь выть. Становится жарко, варежки в снегу вместе с шапкой. Пальцы рук напряжены, скрючены наподобие когтей. Заметив это, я пугаюсь. И так уже, наверное, немного одичал - живу на маленьком, отдаленном кордоне, каждый день одни и те же рожи. Колька да Юрчик, Юрчик да Колька. Так и озвереть недолго.

На обратном пути замечаю, что мою лыжню пересекают следы - два волка ушли на тот берег. Щупаю отпечатки - они совсем свежие, краешки ямок в снегу не успели затвердеть на морозе. Значит, все-таки приходили смотреть на меня. Легкие высокие на ногах звери. Я рад, что получил ответ с того склона, что со мной говорили на древнем, непонятном языке, что из темноты меня разглядывали внимательные глаза. Появляется ощущение причастности к чему-то, к какой-то тайне. Мне даже иногда кажется, что я понял, о чем пелось в той песне.

- Ну что, отвел душу? Мы тут твой концерт слушали, гадали - ты на четвереньках обратно прибежишь или нет. А то с тобой уже и в избе-то одной страшновато ночевать будет. - Колька наливает мне чая. Юрка улыбается. Я спрашиваю, слышали ли они, как волчица мне отвечала со стороны Таштумеса.

- А ты твердо уверен, что это именно волчица была, а не волк? - Колька щурит глаза. - Национальность у нее не спрашивал? Может, она тоже китаяночка? Юй... Мей... как ее, ты говорил-то?

Все, началось. Теперь до хрипоты будут спорить. Юрчик утверждает, что и волки могут быть узкоглазыми, потому что он сам встречал в Якутии таких узкоглазых собак, а собаки - родственники волков. Колька опровергает эту теорию. Волки - это волки, а люди - это люди.

Приятно сознавать, что дома тебя кто-то ждет, пусть даже это обыкновенная бессмысленная корова Ласточка с выпученными глазами и теленок, постоянно обсасывающий мне куртку. Мне очень нравится зимним вечером зажигать керосиновый фонарь и, освещая себе дорогу, отправляться к ним в стайку. Там пахнет добрым домашним запахом молока, животными, сеном. Я ставлю перед коровой ведро с подсоленными картофельными очистками, ломтиками тыквы и испытываю удовольствие от того, как вкусно она хрумкает. Усаживаюсь на маленькую скамейку. Ласточка наваливается на меня теплым боком, и тонкие струйки молока звякают о дно подойника. Когда очистки и тыквы заканчиваются, я начинаю петь. Корова поворачивает тяжелую голову, обнюхивает мне плечо и замирает. Невозможно понять, нравятся ей мои песни или нет. С лошадьми как-то легче - когда жеребец приводил в поселок своих кобыл полизать соль, я бросал им несколько навильников сена и, сидя неподалеку, пел романсы. "Вот так она любит меня..." - Я повторял несколько раз, потому что лошади сразу переставали жевать и ставили уши столбиком, обернувшись в мою сторону.

Потом я начинаю поить теленка. Он еще не очень хорошо научился пить из ведра и иногда, войдя в раж, бодает его. Мы оба в молоке, которое быстро замерзает на одежде.