Волки - [12]
Наступило недолгое оцепенение.
В позе Баранникова было что-то от стойки охотничьей собаки.
Костя даже подивился про себя: неужели это Виктор, тот самый флегматик, что всегда сидел на лекциях с рассеянным видом или почитывая потихоньку «Советский спорт», нередко хватал на экзаменах трояки, не слишком из-за этого огорчаясь, и более или менее ощутимо волновался только по поводу того, выйдет ли киевское «Динамо» в финал сезонного розыгрыша или киевлян обгонит какая-нибудь соперничающая команда…
– Зачем же вы заперли? – спросил Баранников без дыхания, сдавленным голосом, весь так и приготовленный услышать окончательное признание.
– Та́к мне Афанасий Трифоныч сам повелел. Слабость он вчерашним вечером чувствовал, невмочь ему было идти запирать за мною дверь. Вот он и приказал – навесить замочек на петли снаружи… Ну кто ж мог предполагать! Ах, боже мой, боже мой! Если бы у меня хоть какое предчувствие шевельнулось! Своею рукою обрек! По глупости, по легкомыслию своему… А не сделай я глупости этой, он бы, пожалуй, хоть сам-то спасся…
Слезы обильно покатились из глаз Мировицкого, закапали на измятый, давно уже требовавший стирки парусиновый пиджак.
– В каком же часу уходили вы от Афанасия Трифоныча?
Внешне Баранников, казалось, вполне поверил Мировицкому и вполне удовлетворился его объяснением.
– Поздненько. Что-то уже около полуночи. А как до жилища своего дотащился, как раз полночь и сравнялась…
– Неужто Афанасий Трифоныч так расхворался, что даже дверь запереть стало ему не по силам? Вроде бы ведь самочувствие его было не таким уж плохим…
– Старые недуги возродились. Сердчишко ослабло. В таком возрасте так: сегодня жив, а завтра на погост провожают… А вчерашним днем ему еще досталось баталию с родственниками держать, совсем она его подкосила.
– Слышал, слышал про это… Один из его родичей – Илья Николаич Мязин – с вами вместе проживает?
– Ну, не так чтоб уж вместе… Просто у одного и того же хозяина квартируем… Я комнатку в девять квадратных метров в верхней половине дома снимаю, а Илья Николаич в подвальной части помещается, с хозяевами. Угол ему там сдан, угловой жилец – по-старому сказать…
– Вы с ним часто общаетесь?
– Знакомство наше поверхностное. В Илье Николаиче… как бы это выразиться… мало есть такого, что могло бы к нему располагать…
– Значит, – сказал Баранников, собирая на лбу складки, – вы ушли от Мязина близ полуночи. Так? Дом был заперт вами на замок, ключ вы унесли с собою и войти внутрь, таким образом, уже никто не мог. Как вы полагаете – отчего же возник пожар?
– Теряюсь в догадках и не могу понять… Афанасий Трифоныч всегда был так осторожен… Дом деревянный, полон книг… холсты… По этой причине он изгнал из комнат все опасное в пожарном смысле: керосин, свечи, электронагревательные приборы… Он даже курить посетителям, как правило, запрещал, все из той же предосторожности – как бы не заронили искру… Уж он-то понимал, случись что – преогромная выйдет беда. Непоправимая!
– Что и говорить! – в тон Мировицкому согласился Баранников. Он так уже подладился под старика, так звучали его реплики, что теперь, казалось со стороны, он просто беседовал с ним, без всякой скрытой мысли. – Представляю, в какую сумму оценивалась одна только его библиотека! А еще картины! «Магдалина»! Скажите, это правда, что ее собирались купить для Эрмитажа и уже вели с Афанасием Трифонычем переговоры?
– Ах, товарищ Баранников! – простонал Мировицкий, как от сильной боли, прикрывая глаза ладонью. – При чем тут денежная стоимость! Да разве можно это в деньгах оценить? Можно ли означить в рублях и копейках ценность идеи, например? А сколько богатейших, уникальных идей находилось в проектах, в рукописях Афанасия Трифоныча! Вот вы упомянули «Магдалину»… Может быть, многие миллионы людей еще прошли бы с благоговением перед этим чудом… В каких цифрах можно измерить воздействие великого искусства на человеческие души? Казню себя беспощадно и буду казнить до конца дней своих, что не внял вчера просьбе Афанасия Трифоныча поберечь это сокровище у себя… А он так настойчиво предлагал! Будто в точности знал, что не пережить ему ночь. Предчувствия у него были…
– Говорите – знал? Предчувствия, говорите? – насторожился Баранников, сдвигаясь уже совсем на кончик стула. В волнении он машинально погладил голову, от движения руки на его макушке растрепался и встопорщился светлый хохолок – как бы наружный знак крайней озабоченности словами Мировицкого. – Чем же были вызваны эти его предчувствия?
– Не смогу вам объяснить, со мною он не поделился. А я, мелкомысленный олух, отнес их за счет болезненного его состояния. Даже посмеяться позволил над ними…
– А скажите-ка, дорогой Евгений Алексеич, – мягко перебивая, спросил Баранников, и притом так, как будто бы о не особенно важном, просто потому, что вдруг случайно пришло в голову. – Конечно, вся обстановка в доме Мязина известна вам до мелочей… Почему в его комнате оказался вот таких вот размеров камень?
– Камень?
– Да-да, вот такой, – изобразил еще раз руками Баранников. – Может, это экспонат какой-нибудь из коллекций Афанасия Трифоныча?
«… Уже видно, как наши пули секут ветки, сосновую хвою. Каждый картечный выстрел Афанасьева проносится сквозь лес как буря. Близко, в сугробе, толстый ствол станкача. Из-под пробки на кожухе валит пар. Мороз, а он раскален, в нем кипит вода…– Вперед!.. Вперед!.. – раздается в цепях лежащих, ползущих, короткими рывками перебегающих солдат.Сейчас взлетит ракета – и надо встать. Но огонь, огонь! Я пехотинец и понимаю, что́ это такое – встать под таким огнем. Я знаю – я встану. Знаю еще: какая-то пуля – через шаг, через два – будет моя.
«…К баньке через огород вела узкая тропка в глубоком снегу.По своим местам Степан Егорыч знал, что деревенские баньки, даже самые малые, из одного помещения не строят: есть сенцы для дров, есть предбанничек – положить одежду, а дальше уже моечная, с печью, вмазанными котлами. Рывком отлепил он взбухшую дверь, шагнул в густо заклубившийся пар, ничего в нем не различая. Только через время, когда пар порассеялся, увидал он, где стоит: блеклое белое пятно единственного окошка, мокрые, распаренные кипятком доски пола, ушаты с мыльной водой, лавку, и на лавке – Василису.
Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова.
«… Сколько же было отпущено этому человеку!Шумными овациями его встречали в Париже, в Берлине, в Мадриде, в Токио. Его портреты – самые разнообразные – в ярких клоунских блестках, в легких костюмах из чесучи, в строгом сюртуке со снежно-белым пластроном, с массой орденских звезд (бухарского эмира, персидская, французская Академии искусств), с россыпью медалей и жетонов на лацканах… В гриме, а чаще (последние годы исключительно) без грима: открытое смеющееся смуглое лицо, точеный, с горбинкой нос, темные шелковистые усы с изящнейшими колечками, небрежно взбитая над прекрасным лбом прическа…Тысячи самых забавных, невероятных историй – легенд, анекдотов, пестрые столбцы газетной трескотни – всюду, где бы ни появлялся, неизменно сопровождали его триумфальное шествие, увеличивали и без того огромную славу «короля смеха».
«… И вот перед глазами Антона в грубо сколоченном из неструганых досок ящике – три или пять килограммов черных, обугленных, крошащихся костей, фарфоровые зубы, вправленные в челюсти на металлических штифтах, соединенные между собой для прочности металлическими стяжками, проволокой из сверхкрепкого, неизносимого тантала… Как охватить это разумом, своими чувствами земного, нормального человека, никогда не соприкасавшегося ни с чем подобным, как совместить воедино гигантскую масштабность злодеяний, моря пролитой крови, 55 миллионов уничтоженных человеческих жизней – и эти огненные оглодки из кострища, зажженного самыми ближайшими приспешниками фюрера, которые при всем своем старании все же так и не сумели выполнить его посмертную волю: не оставить от его тела ничего, чтобы даже малая пылинка не попала бы в руки его ненавистных врагов…– Ну, нагляделись? – спросил шофер и стал закрывать ящики крышками.Антон пошел от ящиков, от автофургона, как лунатик.– Вы куда, товарищ сержант? Нам в другую сторону, вон туда! – остановили его солдаты, а один, видя, что Антон вроде бы не слышит, даже потянул его за рукав.
В книгу Александра Яковлева (1886—1953), одного из зачинателей советской литературы, вошли роман «Человек и пустыня», в котором прослеживается судьба трех поколений купцов Андроновых — вплоть до революционных событий 1917 года, и рассказы о Великой Октябрьской социалистической революции и первых годах Советской власти.
В своей второй книге автор, энергетик по профессии, много лет живущий на Севере, рассказывает о нелегких буднях электрической службы, о героическом труде северян.
Историческая повесть М. Чарного о герое Севастопольского восстания лейтенанте Шмидте — одно из первых художественных произведений об этом замечательном человеке. Книга посвящена Севастопольскому восстанию в ноябре 1905 г. и судебной расправе со Шмидтом и очаковцами. В книге широко использован документальный материал исторических архивов, воспоминаний родственников и соратников Петра Петровича Шмидта.Автор создал образ глубоко преданного народу человека, который не только жизнью своей, но и смертью послужил великому делу революции.
Роман «Доктор Сергеев» рассказывает о молодом хирурге Константине Сергееве, и о нелегкой работе медиков в медсанбатах и госпиталях во время войны.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Из предисловия:Владимир Тендряков — автор книг, широко известных советским читателям: «Падение Ивана Чупрова», «Среди лесов», «Ненастье», «Не ко двору», «Ухабы», «Тугой узел», «Чудотворная», «Тройка, семерка, туз», «Суд» и др.…Вошедшие в сборник рассказы Вл. Тендрякова «Костры на снегу» посвящены фронтовым будням.