Волк за волка - [13]

Кто ты? (Внутри?)

Именно за ответ на этот вопрос Яэль была вынуждена бороться. Ее отражение было вовсе не таким. Это было расколотое зеркало. Что-то, что ей приходилось собирать по кусочкам, снова и снова. Воспоминание за воспоминанием. Потерю за потерей. Волка за волком.

Было легко притворяться, даже слишком. Заполнять пустоту внутри жизнями других. Бернис Фогт. Мина Ягер. Адель Вольф. Девушки, которым никогда не приходилось сталкиваться с дымом или смотреть, как шприц скользит им под кожу. Девушки, которым никогда не приходилось смотреть в глаза ангелу Смерти. Снова и снова, и снова.

Было так просто потеряться.

Именно поэтому каждую ночь, прежде чем уснуть, она закатывала рукав, очерчивала волков и называла их имена. Потому что где-то там – в тех фрагментах ушедших душ и воспоминаний – была Яэль.

Не химические вещества, но сама суть. Настоящая Яэль.

Она уже потеряла свое лицо. Она не может допустить, чтобы и остальные части ее самой (не важно, насколько темные или сломанные) ускользнули. Поэтому она очерчивала и называла. Она тосковала, и она злилась.

Она помнила.

Тогда. Первый волк: бабушка. Осень 1944 года

Бабушка была самым старым другом Яэль. Старше, чем большинство женщин, которые спали в Бараке № 7. Ее волосы были седыми, и глубокие линии залегли в уголках ее глаз. («Гусиные лапки» – так она называла их на своем тяжелом, рубящем языке.)

Мама Яэль говорила, что она была чудом. Одних ее морщин должно было хватить для охранников, чтобы отсортировать ее в ряд «слишком слабых». Однако они позволили ей пройти через ворота. Они позволили ей жить.

Она была старой, но сильной. Каждое утро в жестоком предрассветном холоде, Бабушка вставала вместе с другими. Она засовывала ноги в деревянные клоги, ходила на утреннюю перекличку, где часами непрерывно стояла под прожекторами и звездами. Затем следовала за другими в зал сортировки. Там через ее пальцы проходило много вещей: золотые кольца, закопченные платья, сапоги, от которых не будет волдырей. Вещи мертвых (или которые вскоре станут таковыми) были навалены горами и перетаскивались женщинами Барака № 7, чтобы их потом разграбила жадность соро́к из СС.

После долгого дня, утомляющей трудной дороги назад (под более свирепыми лампами, черствой луной), супа из сухих овощей и тухлого мяса, бабушка сидела в углу своих нар. Эти коричневые глаза были сухими и остекленевшими, но она всегда улыбалась, когда ловила на себе взгляд Яэль. Казалось, все ее зубы были разного цвета. Они хранили серость теней, черноту ночи. Очень немногие были пожелтевшего белого цвета. Они напоминали Яэль клавиши старого фортепиано.

– Волчица, – шепнула она прозвище Яэль на русском языке, – упрямое, яростное слово для упрямой, яростной девушки – и махнула рукой. – У меня есть что-то для тебя. Подойди.

Яэль пробиралась между тел своих сокамерниц (ее мать, девочка постарше, Мириам, и три другие женщины, которые никогда не разговаривали с ней). Солома из матрасов скребла ей ноги, когда она скользнула на пол.

Бабушкины нары были переполнены. Яэль взобралась через нагромождение костлявых, чернильных конечностей и обритых голов. У бедра бабушки был небольшой клочок матраса. Достаточный, чтобы она на нем уместилась.

Пожилая женщина улыбнулась и опустила руку в тонкую ткань своего платья. Магия или чудо – каким-то образом ее пальцы вернулись, держа кусок хлеба. Крошащегося так сильно, что края корочки врезались Яэль в десна, но хлеба. Чего-то, что заставит ее забыть тупой голод, грызущий ее изнутри.

– Ешь, – командовала бабушка.

Глаза Яэль виновато метнулись наискосок, где спали Мириам и ее мать. Как бы то ни было, она набила еду в рот, еще немного мучных унций прилипших к ее воробьиным косточкам.

– Ты сегодня видела доктора?

Рот у Яэль был полон. Она покачала головой.

Пожилая женщина вздохнула: «Ты – счастливица, волчица. Большинство детей, которые уходят в его кабинет, больше не возвращаются».

Острый кусок корки попал Яэль в горло. Она подумала об инструментах на серебряном подносе доктора Гайера. Не об иглах, а о более жестоких. Широкие ножи и скальпели – инструменты, которые он никогда не использовал на ней.

Ангел другого рода.

– Он, должно быть думает, что ты особенная, – продолжала бабушка. – Он хранит тебя. Не обращает на тебя внимания.

– Я ненавижу его. – Яэль проглотила последнюю крошку. Ее последняя инъекция была больше одного дня назад, но ее рука по-прежнему чувствовала огонь. Так много жара и боли в таком маленьком теле. Она собрала их все и вытолкнула наверх словами. – Я хочу, чтобы дым его съел.

Бабушка не велела ей замолчать, как это делала мать Яэль всякий раз, когда она говорила такое. Вместо этого ее глаза были печальными и понимающими. Наполненными собственными монстрами из дыма.

– Я сделала для тебя кое-что. – Солома под бабушкой зашуршала, пока та выуживала что-то внутри матраса. Что-то покачивающееся в мозолистой, ущелистой коже ее рук напомнило Яэль деформированное яйцо. Грубая линия опоясывала ее по центру. – Это кукла матрешка.

Старая женщина положила ее в руки Яэль. При ближайшем рассмотрении, она увидела, что у куклы было начерченное шилом лицо, бесцветные глаза и нацарапанная улыбка.