Волк - [79]

— Там, откуда я прибыл, рай по сравнению с этим диким захолустьем! — говорит молоденький лейтенант.

— А вы не печальтесь, что попали сюда. Не вы первый, не вы последний, — с поддевкой замечает сидящий напротив офицер.

— Не понимаете вы! Сегодня в таких местах и делаются самые большие дела! Понятно, и самый быстрый рост! — успокаивает их лейтенант, чуть старше остальных прибывших. При виде меня спорщики замолкают. Только я намереваюсь обратиться к комбату, как входит старшина. Капитан ему приказывает:

— Позаботьтесь об этих офицерах.

— Слушаюсь, товарищ капитан. Не разместить ли их в палатке за ангаром, где штаб части?

— Нет! Только в подразделения, куда они назначены.

— Товарищ капитан, — обращается к комбату тот, что чуть старше других, — а как бы в баньке помыться с дороги?

Капустин, ухмыляясь, отвечает:

— Устроим. Жуков, выделите офицерам по две шайки воды. А вы, Якушин, попросите старшего лейтенанта Воробьева построить взвод. Через десять минут я подойду.

— Товарищ капитан, старшего лейтенанта положили в санчасть. У него дизентерия, — докладываю я.

— Тогда сами постройте!

Я выхожу из штаба вслед за офицерами. Самый молодой из них, оглядываясь окрест, восклицает:

— И в такой стороне я вынужден служить, гробить свои юные годы! Ой, братцы, меня уже тоска берет! — и падает на землю.

Жуков поворачивается к нему:

— Хватит комедию ломать! Девок нет!

Вернувшись к своему взводу, я даю команду строиться, но никто даже не шевелится. Все валяются на нарах. И тут появляется Жуков. Он молча заглядывает в одну палатку, во вторую, в третью и многозначительно подмигнув мне, громко говорит:

— Сержант, а что это ваши валяются? Не видите, комбат идет!

Через секунду взвод стоит, встречая Капустина. Комбат обходит строй, затем останавливается и очень тихо спрашивает:

— Кто хочет остаться в этом благословенном краю на пару лет или хотя бы на год? — И, подождав секунду, командует: — Выйти из строя. — Взвод замирает. — Вы поняли, на что я намекаю? Боевые стрельбы есть боевые стрельбы! А в боевой обстановке вы сами знаете, как поступают с теми, кто не выполняет приказ командира. Отсюда для отправки в дисбат транспорта не надо. В двух километрах от нас он строит новый объект. Если вам трудно, то подумайте, каково им. Старший лейтенант лежит в санчасти. Командовать взводом, пока болеет Воробьев, будет сержант Якушин. Да, да, Якушин, вы сержант, и пришейте себе еще одну лычку. Первое, что я вам приказываю. Приведите свой взвод в человеческий вид. И пока ваш взвод не поймет, что такое дисциплина, каждый день после ужина до отбоя строевая подготовка. Все! Дальше, Якушин, командуйте сами.

После ухода комбата никто даже не шелохнется. Все взоры солдат устремлены на меня. Для самоутверждения я прохожу перед строем, держась как можно непринужденнее, и говорю:

— Боевые стрельбы не за горами. Я вас должен научить тому, чему меня научили в Алмазе, поэтому нужны тренировки и дисциплина. А вы о ней забываете, наглеете на глазах! Я буду делать все, что в моих силах, чтобы привести вас в порядок. А как я умею это делать, некоторым следовало бы не забывать. Я умею наводить дисциплину. Не правда ли, Савельев? Да и Коваленко, наверное, помнит. Я же ничего и никогда не забываю. Разойдись!

С Воробьевым и его женой встретиться мне больше не довелось. Взводным в нашем подразделении становится один из вновь прибывших офицеров. Часть с поставленной перед ней задачей успешно справляется. Мы получаем хорошие оценки за стрельбу, но в село Медведь не возвращаемся. Мы отправляемся в Германию, где я благополучно и заканчиваю свою службу.

Глава XXI

Мне сегодня идти на занятия в институт, и я после работы забегаю перекусить в столовую, что напротив метро «Новослободская», которая мне хорошо знакома. До армии я нередко участвовал в пирушках, устраиваемых в ней моими корешами. Теперь здесь не гуляют, а пьют втихую на троих, на двоих, а то и в одиночку.

С подносом, на котором тарелка с гречневой кашей и котлетой и стакан чая, я подхожу к кассе и вдруг чувствую спиной чей-то пристальный взгляд. Я оборачиваюсь и чуть не роняю поднос. Боже, Стопарик! Но как она одета! Вызывающе яркое, полосатое то ли платье, то ли халат, из-под которого выглядывают такие же яркие шаровары. На ногах шлепанцы, а на голове тюбетейка. Жестом она приглашает меня сесть за ее столик.

— Откуда ты явилась и что это за маскарад? — спрашиваю я ее, освобождая поднос. Не отвечая, Лора придвигает к себе тарелку с котлетой и кашей и с жадностью набрасывается на еду.

— Опять сбежала? — горько ухмыляюсь я.

— Угу!

— Откуда?

— Из Узбекистана, от мужа. Хочу щей и еще чего-нибудь мясного, — поднимает она голову от опустошенной тарелки. Я приношу ей комплексный обед, а себе снова кашу с котлетой и чай.

Теперь Стопарик ест уже спокойнее. Я подцепляю на вилку котлету и верчу ее перед глазами, оценивая ее качество.

— Что, не нравится? Давай мне, — говорит она.

— Нет, ее я съем сам, не все же тебе да тебе, — смеюсь я. — Что с тобой случилось? Куда ты пропала? — спрашиваю я, заметив слезы, навернувшиеся ни с того ни с сего на глаза Лоры.

— А! Махнула в Среднюю Азию, — с деланной беспечностью отвечает она. Лицо ее вдруг приобретает какую-то не свойственную ей в прошлом жесткую сухость. — Не хотела подставлять тебя и твоих родных. Чернокнижник когда-то толковал, что в Средней Азии проще сделать ксиву. В Самарканде я уговорила одного чурку вступить со мной в брак, фиктивный, конечно, за кольцо с камушком, что ты мне дал. Расписались, и стала я Комалетдиновой, получила новый паспорт. Ну, а чурка, кроме колечка, еще и сладенького захотел. Всадила я ему вилку в горло и отправилась в путешествие по Узбекистану, Туркмении, Таджикистану. А в Москву я боялась возвращаться, думала, Кабан жив. Но мир, в самом деле, тесен. Неожиданно встретила в Ташкенте Сову. Та мне про тебя все и рассказала. И вот я здесь.