Волк - [76]

Я захожу в казарму и вижу Евстратова.

— Привет, земеля! — взмахиваю я рукой.

Евстратов оборачивается, на лице его самое простодушное удивление. Голубые глаза распахнуты во все лицо:

— Бог ты мой, Генка! Я так перепугался за тебя. Все, о чем мы говорили, оказалось куда серьезнее на самом деле. — Я вижу, что он пытается скрыть за словами свой страх. — Ну, рассказывай же, рассказывай, как все случилось?

Я все ему подробно описываю и вижу, как мой земляк бледнеет. Мой собственный пересказ и самого меня пугает. До меня только сейчас доходит, что меня могли убить. И никто не смог бы прийти мне на помощь. Эта тройка была ослеплена яростью и злостью! По мне пробегает судорога смерти. Что это со мной? Я весь дрожу.

Но главное для меня по-прежнему остается неясным — что со мной было после драки? Сон? Видение? Это неуловимо и в общем-то непонятно. Однако это было и продолжает во мне существовать. Опустив руку в карман галифе, я натыкаюсь пальцами на какую-то штуковину и вытаскиваю ее. О Боже, каменная свирель! Но тут к нам подходят находящиеся в казарме солдаты. К своему удивлению, я чувствую, что мне приятно их всех видеть. И хоть я каждый день с ними общался, они мне не надоели. Мне приятно ощущение постоянства, неизменности, ощущение, которого я раньше не знал. И прошедшее меркнет, желание разгадывать его проходит. Поверх ушедших событий наслаивается реальность будней, конкретная, пестрая, шумная и потому целительная.

Перед обедом появляется и взводный. Горло его перевязано бинтом, он в новых современных очках, а справа на лице, похоже, синяк, подмазанный и припудренный. Воробьев необычайно энергичен и резок в движениях.

— Здравствуйте, здравствуйте, Якушин. Где это вы пропадали? Вся часть была из-за вас на ногах! — необычайно заинтересованно спрашивает Воробьев.

— Так случилось, товарищ старший лейтенант, — отвечаю я холодно.

— Вечно с вами что-то случается, — смеется злорадно он. — А не были ли вы под хмельком?! Я прав? И ничего здесь нет особенного. — Его глаза за стеклами очков бегают по сторонам, оглядывая группу солдат вокруг меня. — Знаете ли вы хоть одного человека, который не пьет? Вы и сами любитель выпить, Якушин. Разве нет?

— А как же, товарищ старший лейтенант! Но почему вас это так волнует? — растягиваю я губы в улыбке. — Действительно, что в этом плохого? А вот что тут плохого! — резко поворачиваю я разговор: — Я вас величаю товарищ старший лейтенант, а вы меня будете величать пьянчугой! А если я пьянчуга, то и дела по моему избиению никакого не может быть. По пьянке подрался, а с кем, не помнит. Вот и весь сказ!

На другой день меня для беседы вызывает замполит. Я иду по коридору. Все комнаты заперты, а из кабинета комбата сквозь неплотно прикрытую дверь доносится прелюбопытнейший разговор. Разумеется, я не приставляю ухо к щели, мне и без того все отлично слышно.

— Итак, Воробьев, вы будете сами все рассказывать? — сурово спрашивает комбат.

— Товарищ капитан, я вам уже докладывал, — раздраженно объясняется взводный. — Якушин был в самоволке. Пьянствовал! Вы же сами нашли его в невменяемом состоянии.

— Я такого объяснения не принимаю! Что вы мне одно и тоже долдоните! Отвечайте, кого еще, кроме Якушина, в этот промежуток времени не было в подразделении? Молчите? А я знаю, что не было Коваленко и Савельева. Кстати, у них, как и у вас, есть повреждения на лицах и в других местах. Что вы скрываете?

— Товарищ капитан, я напишу рапорт в генштаб! Вы меня допрашиваете, как обвиняемого! — возмущается Воробьев. — Я не знаю, что вы имеете в виду, задавая мне эти вопросы, но я задам и свой. У вас солдат, быдло, увел жену! Вам на это начхать? Или болит сердечко?

— Хотите честный ответ?

— Желательно!

— Во время войны Понько, как настоящий русский офицер, пристрелил бы вас, если бы вы при нем назвали солдата быдлом! Для него солдат — чадо, дитя! А он его отец. Это первое. А второе — ту женщину, которую вы называете моей женой, я выгнал сам! Она не стала матерью для моего сына. Она не любила его. Больше того, она его ненавидела! Да и вообще я, видно, однолюб. Мать моего сына погибла. Она была радисткой. А больше по-настоящему я не смог полюбить ни одной женщины.

— Что-о-о? Но говорят-то люди другое, а людей не обманешь!

— При чем здесь обман? Я попросил солдата-москвича, который демобилизовывался, ее сопроводить. Вот и вся история, старший лейтенант! Скажите, у вас есть честь? Я, товарищ старший лейтенант, очень уважаю вашего отца генерала Воробьева, но не прикрывайтесь вы уж так откровенно им. «Направлю рапорт в генштаб!» Кстати, вам не хочется сходить в санчасть и освидетельствовать свои раны? Очень мне интересно, откуда они у вас появились.

— Неужели вы всерьез?

— А вы разве не всерьез решаете свои проблемы с помощью «казарменной малины»? И я действительно вас обвиняю в том, что вы организовали избиение Якушина, а вернее всего, и участвовали в нем!

— Это просто чудовищно! У солдата всего лишь шишка на голове, и больше ни царапины, а вы говорите об избиении. И еще, неужели вы всерьез думаете, что можно вытравить то, что вы называете «казарменной малиной»? Так везде!