Волк в овчарне - [50]

- Я спрошу у вашего отца, синьора. Если он выразит свое согласие, я напишу вас с таким же желанием, как будто бы рисовал римскую богиню, - хитро ответил я, и, похоже, этим слегка остудил ее, потому что, при всей своей фривольности, дона Камилло она ужасно боялась.

Более всего я опасался того, что она поставит меня в ситуацию библейского Иосифа, обвиненного разочарованной его эротичной холодностью женой Потифара в сексуальных домогательствах. Парадокс, но я радовался присутствию охранников, а по ночам решил делить комнату с il dottore под предлогом необходимости следить за его здоровьем, хотя, по сути, речь шла о том, чтобы девица, случаем, не скользнула ко мне в спальню. Но я знал, что так легко она от своих намерений не откажется. Но вот зачем она это делала – от скуки, по наущению отца с целью испытать мой характер – я до нынешнего дня не знаю.

В любом случае, с началом месяца октобра она сменила стратегию. Со мной Леония уже не кокетничала, но, будто добрая сестра, приносила в мастерскую фрукты, расспрашивала о каких-то фрагментах картин и о технике работ, словно сама пожелала сделаться художницей. Как хорошо воспитанный человек я отвечал на ее вопросы, даже согласился давать ей уроки рисунка )дело в том, что я посчитал, будто бы, замедляя свою работу, у меня появляется шанс прожить дольше).

Тем временем, signorita Леония открывала мне свое до сих пор не известное лицо – личности впечатлительной, одинокой, воспитывающейся среди безжалостных мужчин, обученных только лишь убивать других.

- Если поглядеть со стороны, заметно, что мы оба весьма подобны друг другу, - неожиданно признала она. – Не будучи хозяевами собственной жизни, мы не можем отсюда уйти.

В другой раз сочувствующим тоном она начала распускать нюни относительно меня, что при таких талантах и любопытстве к миру я обречен на пребывание здесь, где нельзя быть уверенным ни в дне, ни в минуте.

- Синьор не должен верить моему отцу, когда он говорит, что оставит тебя в целости и сохранности после того, как все фрески будут закончены, - прибавила она.

- Он меня убьет?

- Не обязательно убивать, достаточно будет, как вашего товарища, продать на галеры.

Выходит, Алонсо стал гребцом на галерах. Ужасная судьбина, но, все же, лучше смерти, и в нынешней ситуации сложно было найти более приятное для меня известие. Поэтому я решил принимать ее предложения за добрую монету.

- И что же, по-твоему, я должен сделать?

Глаза Леонии заблестели.

- Убеги со мной. В деревне у меня есть старая травница, с которой я дружу, она поможет добраться до моря. Я знаю, где контрабандисты прячут лодки. Мы сбежим на Сардинию или на Коррсику. Там нас никто разыскивать не станет!...

Я не верил ей ни на кроху, но мое спокойствие она разрушила, заставляя заняться многочасовыми рассуждениями. Дочка дона Камилло провоцировала меня? Или и вправду желала сбежать?

Даже смех, сопровождавший казнь невольника, можно было объяснить истерикой. Была ли Леония до конца испорченной и плохой? Я видел, как однажды она вступила с отцом в нелицеприятный спор, и дон Камилло в гневе ударил ее по лицу так, что из носа девушки брызнула кровь. А потом ей еще пришлось просить прощения у сицилийца и целовать ему руки.

И что я должен был ответить ей, когда в следующий раз, вся в слезах, она пришла ко мне, жалуясь, что отец, без ее ведома устроил ей matrimonium с неким графом из Калабрии, и теперь она может либо бежать со мной, либо отнять у себя жизнь.

- Но что синьора имеет против него?

- Во-первых, он ужасно старый, потому что ему уже сорок пять весен, рыдала Леония, а когда я заметил, что знал гораздо более старых любовников, прекрасно справляющихся с ролью супруга, ответила, что дон Базилио еще более жесток, чем даже ее отец, к тому же всем известно, что девиц пользует как и мальчиков – сзади, и никак иначе, а потом с охотой охаживает их плетью розгами.

- Молю, Альфредо, помоги мне, пока не станет поздно!

Глаза ее были заплаканными, уста приоткрытыми и влажными, грудь волновалась. При этом всем она благоухала любовью: медом, молоком и ванилью с прибавлением розового масла. Тем не менее, я не сломился, хотя все во мне кричало, чтобы прижать ее к себе et cetera.

- Я не могу оставить здесь il dottore – решительно заявил я.

Это было единственное, что пришло мне тогда в голову. Леония изумленно глянула на меня.

- Он очень скоро умрет, уже сейчас похож на смерть с хоругви.

- Тогда я подожду.

Быть может, тогда я совершил серьезную ошибку. Через три дня в имение прибыл дон Базилио, и было проведено шумное обручение. На вид калабриец походил на кусок высохшего пармезана. Вонял он тоже весьма похоже. А к тому же попердывал при любом случае, что, явно, считал выражением наивысшего довольства. С того дня экономка окружила Леонию такой плотной опекой, что я видел ее только во время совместных трапез.

Через пару дней в южную галерею, где я начал фреску Похвала гармонии, спустился дон Камилло.

Он был ужасно доволен моими работами и спрашивал, а не мог бы я придать фигурам с фресок черты лица его самого или сеньориты Леонии. На это я ответил, что для меня это будет огромная честь. Он же сам разговорился, спрашивая, а не мог бы я запечатлеть портрет его учителя и предшественника.