Волк - [3]

Собака волочила зад, брюхо у нее было вспорото, и старик увидел, как трепыхается ее печень. Его обдало жаром, захотелось зареветь в голос. Мелькнула мысль, что брюхо можно зашить, но тут же он сообразил, что у Пехливана перебит позвоночник. Тогда он выстрелил собаке в затылок и кинулся в сторону дома. Он бежал, чтобы согреться, с одежды стекала вода, в постолах хлюпало, и мысль о том, что он простынет, пугала его.

До хутора он добрался к полудню, когда южный ветер бушевал вовсю. Леса гудели, ложбины заполнялись талыми водами. На кухне старик раздул уголья, подбросил сушняка. Переодевшись и разложив около огня мокрую одежду, он выпил половину той сливовицы, что была в бутыли, есть же ничего не стал. Болела голова, немного познабливало…

По-настоящему затрясло его незадолго до полуночи. Днем он хорошо протопил, и печка, выходившая одной стеной в горницу, была еще теплая. Старик лежал под ватным одеялом, поверх него накрылся старой, рваной чергой, и несмотря на это его бил озноб, зубы стучали. Временами губы его шевелились: «Оклемаюсь. Не помру, пока не убью его… И чего тебя в город понесло, Дуна? Приглядеть за мной некому…» После полуночи он заснул, спал без просыпу до рассвета и проснулся весь в поту. Чувствовал он себя хорошо и подумал, что выздоровел. Не вставая, размышлял, как же ему быть с волком теперь, когда у него нет собаки. Тревожила его и корова — надо ее подоить, напоить у колодца, замешать отруби…

Когда совсем рассвело, он надел новую антерию и новые штаны, пахнущие нафталином. От запаха нафталина замутило, но он решил не обращать на это внимания, затопил и принялся за хозяйство. Обиходил корову, покормил кур и выпустил их во двор, почистил ружье, разрезал ножом три намокших патрона и вытащил из них дробь. А Пехливана не было — остался Пехливан в лесу, на съедение волку, если тот уже не сожрал его ночью. Как же он ненавидел этого волка! Ни одного волка до сих пор не ненавидел он так люто. А может, к другим он и вообще не испытывал ненависти… То ярость, то боль захлестывали его при мысли о Пехливане, он становился рассеянным, нервным, неловким. Взялся рубить хворост и чуть не поранил себя топором. Видно, ослаб, да и усталость после вчерашнего давала себя знать…

Ночью ему снова стало худо, все тело горело, он метался в кровати. Постепенно забылся сном, а когда проснулся, вокруг была кромешная тьма и бушевал южный ветер, едва не срывая черепицу с крыши. Старику казалось, что кто-то укачивает его до одури. Во рту пересохло.

Он встал, нащупал глиняный кувшин, напился. Трясучка свалила его с ног, бросила в постель, он снова забылся. И тогда он увидел, как на низком, закопченном потолке один за другим поспешно возникают святые. Первым появился святой Иван с воловьей головой, потом святой Никола с большим карпом в руках. За ним — святой Димитр, святой Трифон, святой Стефан. Выкатил на колеснице и святой Илия, остановился в сторонке, а с середины потолка свесился архангел Михаил — подстерегал его душу.[3] Старик смотрел на них не отрываясь, и они тоже на него смотрели; они молчали, и он подумал, что они не знают, как с ним поступить, вроде того как порой и доктора не знают, что им делать. Он шевельнул запекшимися губами и сказал святому Ивану, что окрестил его именем старшего сына — пусть святой теперь смилуется над ним. Святой кивнул, и старик обрадовался. «Попроси бога, святой Иван, чтоб я выздоровел и убил волка». На этот раз святой не ответил кивком, только смотрел на него в упор и прижимал к себе воловью голову. Старик дал обет, что пойдет на его престольный праздник и позовет священника окропить дом. И в церковь в его день пойдет, хотя в церковь он не заглядывал с незапамятных времен. Не дождавшись ответа, старик заговорил со святым Николой: «В твою честь я своего младшего назвал, а сколько карпов довелось мне съесть? И десяти не наберется. Откуда им взяться в этих местах? В городе я покупал соленую рыбу, и Дуна готовила ее с луком. Помолись за меня богу, чтоб я убил волка». Ответа он не услышал, потому что святой Илия закричал: «Дими-итр!» Загрохотала колесница, напомнив ему, как однажды в июне гром повалил его на лесной дороге. Так же вот окликнул его тогда пророк и помчался дальше крушить небеса. «Ты никогда меня не жаловал, — сказал ему старик и взглянул на святого Димитра. — Твоим именем меня нарекли, тезки мы. Заступишься за меня перед господом, чтоб я пожил еще, убил волка?» Тот мрачно молчал, хмуря брови. «Зловредный же ты, не хуже моего! — сказал старик. — Знать тебя не хочу, коли так! Зря, выходит, я каждый год на твой престольный праздник в город таскался». Он рассердился, от обиды потемнело в глазах. Когда тьма рассеялась, черед был святого Трифона. С ним старик надеялся легче поладить. Святой с козьей бородкой имел вид веселый и добродушный. Старик сказал ему: «На тебя вся надежда, святой Трифон. Как и ты, я немало винишка вылакал — и стопками, и стаканами, и баклагами. Помни ill ь, когда Ивана женили, как я напился и все к невестиной мамаше лез? Она тогда еще молодая была, а муженек ее у порога упал, на ногах не держался. Молись за меня. Виноград я, правда, не выращивал, сколько было землицы в горах, хлебушко сеял, а теперь и того нет, теперь сыновья нас кормят, дай им бог здоровья. Обещаю тебе в Трифонов день на будущий год, потому как нынешний я уже пропустил, спуститься в долину, в кооператив, и там уж я тебя уважу. Там у них виноградники, что твой лес, заблудиться можно…» Святой Трифон улыбнулся и ничего не сказал. Старик опять рассердился и закрыл глаза, ему захотелось послать всех святых к чертовой матери. Оставался еще святой Стефан, но к нему он не смел обратиться, потому что, когда еще они гуляли парнями, Стефаном звали его соперника и они однажды подрались из-за Дуны. Стефан крутил с Дуной любовь еще раньше него и бил его в тот раз смертным боем… А того, в середине, что подстерегает его душу, и вовсе нет смысла просить…