Волк среди волков - [51]
Ничто не могло бы лучше отобразить положение вещей в Нейлоэ и различие между владельцем и арендатором, чем сопоставление тешовского парка с садом Праквица: там — столетние высокие деревья, в расцвете сил, густолиственные, в соку, здесь — два-три десятка голых палок с редкими, уже пожелтевшими листиками. Там — широкие лужайки под темно-зеленым газоном, здесь — скудная трава, жесткая, желтая, в безнадежной борьбе с постоянно ее вытесняющими хвощами, пыреем, кукушкиными слезками. Там довольно большой пруд с лодками и лебедями, здесь — так называемый бассейн, выложенный, правда, золенгофенским плитняком, но наполненный какой-то зеленой жижей. Там — непрерывный рост из века в век; здесь нечто едва народившееся и уже отмирающее… Но все-таки ротмистр — великий человек.
Управляющий Мейер уже приготовился нажать звонок, когда его откуда-то окликнули. На плоской крыше, пристроенной к дому кухни (самый обыкновенный толь), стоит шезлонг и большой садовый зонт, к стенке кухни прислонена лестница. Сверху зовут:
— Господин Мейер!
Мейер вытянулся в струнку:
— Что прикажете?
Недовольный голос сверху:
— Зачем вы пришли? Мама совсем раскисла от жары, хочет спать, не вздумайте ее беспокоить!
— Я только хотел спросить, барышня… Господин фон Тешов сказал мне, что господин ротмистр звонил по телефону… — Немного раздраженно: — Я насчет коляски… Посылать мне сегодня вечером на станцию или нет?
— Да не кричите вы так! — кричит голос сверху. — Я вам не батрачка! Маме нужен покой, я же вам сказала!
Мейер огорченно смотрит вверх на плоскую крышу. Очень уж высоко, а он стоит внизу: он совсем не видит той, которую в мечтах обольстил и увез венчаться, только кусок шезлонга и кусок побольше от зонта. Собравшись с духом, он пробует шепотом так громко, как только может:
— Посылать мне коляску… сегодня вечером… на станцию?..
Пауза. Тишина. Ожидание. Потом сверху:
— Вы что-то сказали? Насчет станции? „На вокзал так на вокзал!“
— Хи-хи-хи! — Мейер подобострастно смеется над этим ходким выражением. Потом повторяет свой вопрос немного громче.
— Кричать нельзя! — тотчас осадили его.
Он стоит, он, конечно, превосходно знает, что девчонка над ним потешается. Ведь он только папин управляющий. Он обязан делать что ему прикажут. Обязан стоять и ждать, пока барышня отдыхает. Ладно, погоди, голубушка, в один прекрасный день тебе самой придется стоять и ждать — не кого иного, как меня!
Но, по-видимому, он прождал уже достаточно долго, потому что она кличет сверху (кстати сказать, удивительно громко для такой внимательной дочки):
— Господин Мейер! Вы замолчали? Вы еще здесь?
— Здесь, барышня, к вашим услугам.
— А я уж думала, вы растаяли на солнце. Помады вы на голову не пожалели. Знаю, знаю, для кого вы так стараетесь!
(И до нее уже дошло! Ну, да оно невредно — разжигает у девчонки аппетит!)
— Господин Мейер!
— К вашим услугам, барышня!
— Когда вы достаточно простоите внизу, вы, может быть, заметите, что там есть лестница, и объясните мне здесь наверху, что вам, собственно, нужно.
— К вашим услугам, барышня! — повторяет Мейер и взбегает по лестнице наверх.
„К вашим услугам, барышня“, — никогда не повредит, это льстит ей, ничего мне не стоит, подчеркивает расстояние и позволяет все. Можно заглядывать в декольте и в то же время с полным почтением говорить „к вашим услугам, барышня“; можно даже говорить это и одновременно целовать… „К вашим услугам, барышня!“ — звучит по-рыцарски, по-кавалерски, молодцевато, как у офицеров в Остаде», — думает Мейер-губан.
Он стоит в ногах ее шезлонга и послушно, но с наглым прищуром смотрит на свою молодую госпожу, которая лежит перед ним в купальном костюме, очень коротком. Виолета фон Праквиц в свои пятнадцать лет уже довольно полна, пожалуй, даже слишком полна для этого возраста: тяжелая грудь, мясистые бедра, крутой зад. У нее мягкое тело, слишком белая кожа анемичной девочки-подростка и к этому большие, немного навыкате, как у матери, глаза. Они у нее голубые, бледно-голубые, сонно-голубые. Свои голые руки она закинула кверху, милое, невинное дитя, чуть выпятила грудь… Вид совсем недурной — красива, стерва, и… черт побери, какое тело! Так и просится, чтоб его обняли.
Сонно и как будто похотливо она всматривается из-под опущенных, почти сомкнутых век в лицо управляющего.
— Ну, что вы так смотрите? — вызывающе спрашивает она. — На общем пляже я тоже хожу в таком виде. Не валяйте дурака. — Она изучает его лицо. Потом: — Да, увидела бы мама нас тут вдвоем…
Он борется с собой. Солнце жжет сумасбродно жарко, слепит глаза, вот она опять растянулась. Он делает шаг…
— Я… Вайо, о Вайо…
— Ой-вай, ай-ай-ай! — смеется она. — Нет, нет, господин Мейер, вы лучше станьте опять там, около лестницы. — И вдруг, как светская дама: — Вы смешны! Вы, верно, что-то себе вообразили? Но стоит мне крикнуть, мама тут же подойдет к окну!
И как только он послушно отошел:
— Сегодня посылать на станцию не нужно. Может быть, завтра утром, к первому поезду. Папа будет звонить еще раз.
Превосходно все понимает, стерва! Хочет только порисоваться, подразнить! Но подожди, ты у меня будешь ручной!
Послевоенная Германия, Берлин. Первые месяцы жизни города после поражения страны во Второй мировой войне. Нищий быт в разрушенном городе. Немцами владеет сложный комплекс чувств: национальное унижение, стыд и раскаяние за совершенные преступления, страх наказания, кошмарное ощущение себя объектом всеобщей ненависти… И в то же время любовь к своей сбившейся с пути стране, этому «больному сердцу Европы». Герой Фаллады лично не повинен в военных преступлениях, но чувствует свою вину за слабость и безволие всей нации.
Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну.
Роман «Маленький человек, что же дальше?» — лучшее произведение Ганса Фаллады (1893 — 1947), — бесспорно, выдержал испытание временем. Написанный в 1932 году, он сразу же завоевал широкое признание: его перевели на многие языки и дважды экранизировали. Ныне, как и прежде, он продолжает волновать читателя и вызывать чувство жалости и сострадание к своим героям — заурядным, ничем не примечательным людям, затерявшимся в катакомбах цивилизации.
Самый знаменитый роман Ганса Фаллады "Железный Густав"(1938) (нем. "Der eiserne Gustav") о непростой судьбе последнего берлинского извозчика и отца пятерых детей Густава Хакендаля. События этого многопланового. эпического романа разворачиваются на фоне общей трагедии германского народа: Первой Мировой войны и последующей за ней ужасающей депрессией.
Как прожить на Земле, которую Создатель почему-то не устроил исключительно для твоих барсучьих нужд? Как тут не быть всегда угрюмым? А люди? Они тоже думают только о себе и готовы уничтожить всех, кто им мешает. Как же жить им рядом, барсукам и людям?Эту добрую и очень правдивую, с замечательным юмором, но… все же чуть грустную книгу написал знаменитый немецкий писатель в последний год Второй мировой войны.Для младшего и среднего возраста.
Немецкий писатель Ганс Фаллада (1893—1947) вспоминает в этой поэтичной книге о годах своего детства и юности. Он рассказывает об этом времени подробно, очень искренне, смешивая в повествовании подлинные факты и художественный вымысел. Книга проникнута большой теплотой, любовью и тонким юмором.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Набережная Волги кишела крючниками — одни курили, другие играли в орлянку, третьи, развалясь на булыжинах, дремали. Был обеденный роздых. В это время мостки разгружаемых пароходов обыкновенно пустели, а жара до того усиливалась, что казалось, вот-вот солнце высосет всю воду великой реки, и трехэтажные пароходы останутся на мели, как неуклюжие вымершие чудовища…» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повести и рассказы разных лет: • Атаман (пов.
«Свирель» — лирический рассказ Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939), поэта, прозаика, публициста эпохи Серебряного века русской литературы. Его активная деятельность пришлась на годы расцвета символизма — поэтического направления, построенного на иносказаниях. Чулков был известной персоной в кругах символистов, имел близкое знакомство с А.С.Блоком. Плод его философской мысли — теория «мистического анархизма» о внутренней свободе личности от любых форм контроля. Гимназисту Косте уже тринадцать. Он оказывается на раздорожье между детством и юностью, но главное — ощущает в себе непреодолимые мужские чувства.
Перед Долли Фостер встал тяжёлый выбор. Ведь за ней ухаживают двое молодых людей, но она не может выбрать, за кого из них выйти замуж. Долли решает узнать, кто же её по-настоящему любит. В этом ей должна помочь обычная ветка шиповника.
На что только не пойдёшь ради собственной рекламы. Ведь если твоё имя напечатают в газетах, то переманить пациентов у своих менее достойных коллег не составит труда. И если не помогают испытанные доселе верные средства, то остаётся лишь одно — уговорить своего друга изобразить утопленника, чудом воскресшего благодаря стараниям никому дотоле неизвестного доктора Томаса Краббе.
Франсиско Эррера Веладо рассказывает о Сальвадоре 20-х годов, о тех днях, когда в стране еще не наступило «черное тридцатилетие» военно-фашистских диктатур. Рассказы старого поэта и прозаика подкупают пронизывающей их любовью к простому человеку, удивительно тонким юмором, непринужденностью изложения. В жанровых картинках, написанных явно с натуры и насыщенных подлинной народностью, видный сальвадорский писатель сумел красочно передать своеобразие жизни и быта своих соотечественников. Ю. Дашкевич.