Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка - [153]

Итак, теперь я, наверстывая упущенное время, глотал в среднем по книге в день, а также писал по три письма – одно Мисс КГБ и по одному каждому из детей. Естественно, я звонил детям каждый день и говорил им, как я их люблю и что я скоро буду дома. И хотя я терпеть не мог лгать им, я знал, что сейчас поступаю правильно.

Как и ожидалось, Картера было обмануть нетрудно. Мы болтали о диснеевских фильмах, которыми он был увлечен в то время, и обменивались заверениями в любви. Наши беседы длились не более минуты, так что он пребывал в благословенном неведении детства.

А вот с Чэндлер все было по-другому. В среднем каждая наша беседа занимала минут пятнадцать, а если она была особенно разговорчива, то и весь час. Я не помню точно, о чем мы так долго разговаривали, но с течением дней и недель я стал замечать, что она все больше и больше интересуется Паспарту. В принципе, она использовала фильм, чтобы отслеживать мои передвижения, и, как взрослая, отмечала дни в календаре.

Она постоянно говорила что-нибудь типа «Паспарту сделал это, Паспарту сделал то, папа», чтобы я, приняв во внимание ошибки Паспарту, мог ускорить мое путешествие по миру. С помощью Гвинни она отметила 10 января в качестве даты моего возвращения в Штаты из Иокогамы – точь-в-точь как у Паспарту. И тем не менее если бы она смогла помочь мне проделать этот путь быстрее или просто избежать всяких происшествий, то, возможно, я бы вернулся к Рождеству.

Так что когда я сообщил ей, что я в Париже, она ответила:

– Только будь осторожней, когда будешь взлетать на своем воздушном шаре, пап! Паспарту пришлось лезть на верхушку шара, и он чуть не упал!

Я обещал быть осторожным.

А когда я сказал ей, что направляюсь в Индию, она ответила:

– Аккуратнее со слонами, а то Паспарту ведь схватили охотники за головами! Пришлось его спасать.

И после этого беседа перешла во вполне безопасное русло – ее новые школьные подружки, что-то увиденное по телевизору, игрушки, которые она хотела на Рождество. Ни разу она не упомянула Джона Макалузо или, в связи с ним, свою мать. Было ли это случайным или намеренным умолчанием, я не знал, но мне казалось, что она щадит мои чувства.

К середине ноября Алонсо наконец согласился еще раз попытать счастья с Глисоном. Единственной проблемой было то, что он должен был получить разрешение нового шефа криминального отдела, человека по имени Кен Брин (Рон Уайт тоже к тому времени перешел на другую сторону фронта, став адвокатом). Брин в данный момент был на суде, и беспокоить его было нельзя.

Это меня не сильно тревожило. В конце концов, познакомиться с Кеном Брином – это у Магнума займет не более пятнадцати минут. Бо заверил все письменные показания, и теперь было абсолютно ясно, что сама мысль о моей виновности должна показаться абсурдной любому разумному человеку. Я сказал Магнуму:

– Мне все равно, кто там и насколько сильно занят. Найти пятнадцать минут для важного дела можно всегда.

На что Магнум ответил, что это вопрос протокола. Когда федеральный прокурор идет в суд – это как претендент на чемпионский титул выходит на ринг. Между раундами он не разговаривает даже со своими лучшими друзьями. Все, о чем он может думать – это как отправить в нокаут действующего чемпиона.

И вот надежда на то, чтобы оказаться дома уже ко Дню благодарения, растаяла, как дым на ветру. К счастью, я не особенно на это и рассчитывал, так что не был и сильно разочарован. Естественно, это было бы здорово, но это был такой маленький шанс, что глупо было бы на него полагаться.

Как я быстро понял, ожидания могут быть и вашим лучшим другом, и навязчивым кошмаром – особенно если вы за решеткой. Человек, приговоренный к двадцати годам, цепляется за надежду выиграть апелляцию. Когда он проигрывает апелляцию, он надеется на условно-досрочное освобождение. Когда он сдается и по этому пункту и его жизнь представляется ему бессмысленной и не стоящей того, чтобы жить, – он приходит к Богу.

Я входил в уникальную здесь группу «сверхкоротких сидельцев» – арестантов, чей срок заключения измерялся месяцами. Самое худшее, что может случиться, уверял меня Магнум, это то, что Глисон выпустит меня к весне, хотя бы из жалости. Но если мы успеем подать апелляцию прямо перед Рождеством, то он не может себе представить, чтобы Джон нам отказал. «Он же добрый человек, – говорил Магнум, – он наверняка захочет дать тебе второй шанс».

«Ну хоть так», – подумал я. Мне предстояло провести День благодарения в тюрьме. Утром в четверг перед Днем благодарения я позвонил в Олд-Бруквилл. Было 23 ноября. Как всегда, набирая номер, я улыбался, ожидая между словами услышать голоса моих детей. После второго гудка я услышал:

– Извините, номер, по которому вы позвонили, отключен. Если вы попали на этот номер по ошибке, пожалуйста, повесьте трубку и перезвоните. Это вся доступная информация.

Какое-то время я так и стоял с трубкой в руке. Я держал ее, прижатой к уху. Я был просто слишком раздавлен, чтобы двигаться. И пока мой мозг безнадежно искал ответы, где-то в глубине меня ответ уже был готов: «Моих детей увезли в Калифорнию».