Волк на заклание. Отель «Гранд Вавилон» - [98]

— Я не англичанин, — спокойно ответил Рокко. — Я гражданин Соединенных Штатов.

— Черт побери! — воскликнул Рэксоул.

— Да, я родился на Вест-Оранже в Нью-Джерси, штат Нью-Йорк. Я сам себя объявил итальянцем, потому что именно в Италии, в Риме, я впервые приобрел имя как шеф-повар. Лучше, если шеф-повар вроде меня будет иностранцем. Представьте себе великого шефа, которого зовут Илайхью П. Ракер. Вы не можете представить, мистер Рэксоул. Я и не призываю вас представлять это. Я сменил национальность по тем же самым причинам, по каким сменил свою мой друг и коллега, хитроумнейший мистер Джексон.

— Стало быть, Жюль — ваш друг и коллега, не так ли?

— Был другом, но перестал быть им с некоторого времени. Я уже неделю не одобряю его методов, и мое неодобрение теперь примет деятельную форму.

— Примет ли? — сказал Рэксоул. — А я считаю, что уже нет, мистер Илайхью П. Ракер, гражданин Соединенных Штатов. Прежде чем вы станете старше, вы побываете в руках у полиции и ваша деятельность — во всяком случае, в этом направлении — будет резко пресечена.

— Очень возможно, — вздохнул Рокко.

— Я хочу задать вам несколько вопросов для своего собственного удовлетворения. Вы должны признать, что игра закончена, и потому вы можете отвечать на них со всей откровенностью, на которую чувствуете себя способным. Согласны?

— Согласен, — ответил Рокко. — Но я полагаю, что не смогу ответить на все вопросы. Отвечу на те, на какие могу.

— Отлично, — сказал Рэксоул, прочищая горло. — Что вообще из себя представляет эта интрига? Расскажите мне, в нескольких словах.

— Не могу даже и в тысяче слов. Это, знаете ли, не моя тайна.

— Почему был отравлен бедный, маленький Диммок? — Голос миллионера дрогнул, когда он взглянул на труп несчастного молодого человека.

— Я не знаю, — сказал Рокко. — Не собираюсь уверять вас, что я протестовал против подобного оборота дел. Я знал, что это готовится, но когда оно случилось, скажу вам, я очень рассердился.

— Вы хотите сказать, что не знаете, почему убили Диммока?

— Я хочу сказать, что не могу понять необходимости столь крайних мер. Конечно, он… гм… умер потому, что отказался от участия в интриге, предварительно получив свою долю. Не буду много об этом говорить, потому что вы, вероятно, можете сами понять. Но я только утверждаю, что добросовестно протестовал против убийства.

— Значит, это все же было убийство?

— Да, своего рода убийство, — согласился Рокко.

— Кто его совершил?

— Некорректный вопрос, — сказал Рокко.

— Кто еще участвует в этой милой интриге кроме Жюля и вас?

— Не знаю, поверьте на слово.

— Хорошо, тогда скажите мне вот что. Что вы делали с телом Диммока?

— А как долго вы пробыли в этой ванной? — парировал Рокко с величественным бесстыдством.

— Не задавайте мне вопросов, мистер Ракер, — сказал Теодор Рэксоул. — Я чувствую очень большое желание переломить вашу спину о свое колено. Посему прошу вас не раздражать меня. Что вы делали с телом Диммока?

— Я бальзамировал его.

— Баль-за-миро-вали его?

— Именно так. Система артериальных вливаний Ричардсона, усовершенствованная мной. Вы не знаете, что изучение искусства бальзамирования входило в мое образование. Тем не менее это так.

— Но зачем? — спросил Рэксоул, заинтригованный еще больше, чем прежде. — Зачем вам понадобилось бальзамировать труп бедного парня?

— Не можете понять? До вас еще не дошло? Этот труп должен быть сохранен. Он содержит или, вернее, содержал неизвестные полиции очень серьезные улики против некой персоны или персон. Поэтому его было необходимо перемещать с места на место. Труп нельзя спрятать надолго: он выдает сам себя. Его нельзя сбросить в Темзу, потому что он может всплыть через двенадцать часов. Его нельзя сжечь — это небезопасно. Единственное, что остается, — сделать его удобным и транспортабельным, готовым ко всяким неожиданностям. Мне нет нужды говорить вам, что без бальзамирования вы не сможете сохранять труп удобным и транспортабельным дольше, чем четыре или пять дней. Он не из тех вещей, что хранятся долго. А это само собой подразумевает, что его надо бальзамировать, что я и сделал. Поверьте, мне отвратительно убийство, но я не могу подвести коллегу. Вы ведь понимаете это, да? Вот так обстоят дела. И это все…

Рокко откинулся в кресле, словно сказал все, что должен был сказать. Он закрыл глаза, показывая, что беседа закончена. Теодор Рэксоул встал.

— Я надеюсь, — сказал Рокко, внезапно открывая глаза, — я надеюсь, что вы вызовете полицию без всякого промедления. Уже поздно, а я не люблю оставаться без ночного отдыха.

— А где вы собираетесь провести ночь? — спросил Рэксоул.

— В тюремной камере, разумеется. Разве я не сказал вам, что признаю себя побежденным? Я не настолько слеп, чтобы не понимать, что в любом случае против меня prima facie[20] заведут дело. Думаю, что я получу год или два тюрьмы за соучастие — скорее всего, они назовут это именно так. Во всяком случае, я буду в состоянии доказать, что не замешан в убийстве этого несчастного простофили, — И он странным, презрительным жестом указал локтем на кровать. — А сейчас не пойти ли нам? Все спят, но на улице недалеко должен стоять полисмен, и сторож может окликнуть его из портика. Я к вашим услугам. Давайте спустимся вместе, мистер Рэксоул. Даю вам слово, что пойду тихо.