Волхв-самозванец - [13]

– Само собой. С р-р-рыбкой.

Не откладывая дело в долгий ящик, мы свернули к ближайшему трактиру. Не бог весть что, но вполне прилично. Не то что у нас на окраине. Здесь, в зажиточном районе, значительно чище и спокойнее – меньше вероятность, что кто-нибудь наблюет в твою кружку.

В трактире царит мягкий полумрак, едва рассеиваемый светом, проникающим сквозь раскрытые двери и окна, затянутые рыбьими пузырями; к естественному освещению прилагается и искусственное – толстые, оплывшие свечи мерцают на столах в массивных канделябрах.

Посетителей всего несколько, да и это удивительно – обычно в дневное время питейные заведения пустуют. Впрочем, в этом районе жители могут себе позволить обед в трактире. Что ж, последуем и мы их примеру.

Подойдя к пустому столику, я с опаской пристроил свой зад на лавку. Но, кажется, беспокоился я напрасно – она была чистая, относительно.

Кот Василий запрыгнул на лавку, а затем и на стол.

Надеюсь, нас не выкинут на пару. Ведь табличек, запрещающих вход с животными, нет.

Появился трактирщик. Он выпал из полутьмы и тотчас преломился в почтительном поклоне.

– Чего желаете, господин хороший?

– Два пива, – начал перечислять я, – копченой рыбки, сыра и блюдечко.

– Блюдечко? – оторопело переспросил трактирщик.

– Ну да. Такую небольшую глубокую тарелочку.

– Исполним сей момент.

Он отвесил очередной поклон и удалился, с тем чтобы вернуться спустя пару минут с заказанной снедью.

На стол опустилось два литровых кувшина с пивом, головка сыра – килограмма на полтора, копченая севрюга и блюдечко с голубой каемочкой и незабудками, нарисованными на донышке.

Я отсчитал трактирщику положенные медяки, накинул пару за расторопность и снисходительность к присутствию кота за столом, хотя нет, на столе.

Кланяясь и излучая благодарность, трактирщик удалился.

– Ну что ж... – многозначительно произнес кот-баюн.

– И не говори, – согласился я, наливая в блюдечко пива и подвигая его к коту.

– За знакомство!

Местное пиво я пью не первый раз, но все время забываю, какая это гадость. Однако притягивает... и шибает неплохо.

Потягивая пивко и пощипывая рыбку вперемешку с сыром, мы завели разговор.

– Вот скажи мне ты, Аркаша, как святой человек...

– Какой я святой?

– Ты ж волхв...

– Да.

– А я про что? Дитя природы, любимец духов и призма астрала.

«Н-да, – подумал я, – а котик-то непрост...»

– Скажи мне как на духу, не страшась резануть правду-матку, – долго ли мы будем терпеть этот произвол?

– Ты пей, – подлил я баюну, надеясь, что он замолчит. Только антицарских разговоров мне не хватало. Голову за такое снимут, только булат свистнет.

Но Ваську уже понесло. То ли пиво по мозгам ударило (сколько их там у него?), то ли так накипело на душе, что нет мочи больше терпеть...

Впрочем, какая мне разница? Главное, что его разговор начал привлекать к нам нездоровое внимание. Посетители засобирались, то ли спеша с доносом, то ли боясь обвинения в слушании крамольных речей. Трактирщик тоже начал нервничать – того и смотри выставит за дверь, если стрельцов не кликнет. Кому нравится терять клиентов? Пока что лишь моя репутация серьезного волшебника удерживала его от решительных действий.

Василий долакал пиво, подтянул рыбину к себе, вгрызаясь в нежное брюхо.

Жри, только молчи... Но молчать он не собирался.

Лизнув лапу, кот вытер усы и принялся приплясывать на столе, двигаясь на задних, а передними отстукивая такт по округлившемуся от обильного возлияния пузу.

– Ты знаешь, за что меня царь казнить хотел?

– Нам пора.

Я начал примеряться, как бы сподручнее схватить разошедшегося кота за загривок.

– Меня! И за что? За правду... Вот послушай.

Кот-баюн топнул лапами и запел. Голос у него, должен сказать, был премерзкий. Если он орал по ночам свои песни под окном царя, то тот мог казнить его просто из нежелания слушать дикие вопли, режущие ухо не хуже скальпеля.

Царь наш батюшка Далдон,

Если трезвый – мудозвон,

Он идет – они звенят,

И чего они хотят? А еще он...

В этот момент произошло три события сразу.

Во-первых, я ухитрился-таки ухватить кота за загривок, хотя и заработал пару царапин и гневный взгляд.

Во-вторых, трактирщик принял решение и, вооружившись кочергой, направился к нашему столу.

И в-третьих, в трактир вбежал какой-то мужичок, с головы до ног перепачканный в саже.

Он принялся сбивчиво рассказывать, что, мол, сгорела такая-то хата, с таким-то, который был пьян, как всегда, и посему остались от него одни косточки, да и те обгоревшие.

Трактирщик переключился на рассказчика, а я, держа вырывающегося кота на вытянутых руках, поспешно ретировался.

– И-ик, – сказал кот-баюн, – никакого уважения. А я... и-ик... между прочим, достояние...

Чье он там достояние, мне узнать не довелось, поскольку в этот самый момент я перепрыгнул через большую лужу, в которой нежились чумазые свинки, и, сдается мне, правдолюб прикусил-таки свой не в меру длинный язык.

Миновав боярские хоромы, я прошел мимо купеческого склада и углубился в район победнее, где более или менее ухоженные хаты соседствовали с откровенными халупами.

В кривом проулке моему взору предстало то, о чем рассказывал неожиданный посетитель трактира, явившийся как по заказу, чтобы спасти меня от неприятностей.