Волхв - [3]

– Вот, смотри, – мудрец прошептал заклинания, и бусина стала вертеться, отбрасывая преломленные в гранях лучи то в одну, то в другую сторону. Янтарный глаз посветлел, и напротив рун то в одном, то в другом месте стали вспыхивать тусклые огоньки желтоватого света. Отрок шевелил губами, тихо повторяя угаданный смысл. Потом глаз помутнел, а бусина перестала вертеться.

– Теперь ты узнал судьбу и заглянул немного в будущее, – сказал Велегаст спокойно. – Но помни, Радим, что Макошь[4] милует только сильных духом, и только тем, кто идет до конца и бьется из последних сил, она даст выход из самой страшной беды и пошлет свою верную Сречу[5]. А если ты устанешь и разуверишься, то она отвернет от тебя свой священный лик, и тогда нить твоей судьбы подберет сама Недоля. Пошли, тебе нечего бояться. – Старец взял отрока за руку, и они стали спускаться к городским воротам.

Но Велегаст слукавил, он показал отроку только его судьбу. Свою же судьбу он знал уже давно и знал, что смерть его ждет где-то здесь. Макошь позволяла менять ход судьбы, доплетая новые нити, и от смерти можно было увернуться, надо было только заранее узнать ее лик. Но сколько ни пытался Велегаст увидеть роковой миг, ничего, кроме черного капюшона и толстых смуглых рук ему не открывалось. «В спину, наверное, бить будут», – подумал он тоскливо и, словно дразня невидимое злое существо, наблюдавшее за ним, еще тверже зашагал в сторону города.

Ворон промчался по высохшему руслу добрую сотню шагов, прежде чем хазары вырвались из пляски Стрибы. Их кони еще неуверенно переставляли ноги, всхрапывая и отфыркиваясь, а столб пыли, взбаламученный вихрем, поднимался все выше и выше.

«Ох, не скоро теперь успокоится», – подумал разведчик и еще раз мысленно поблагодарил богиню.

Теперь он мог немного перевести дух и чуть сбавить бег скакуна, чтоб тот хоть немного передохнул. Самое сложное ждало его впереди. Так просто хазары, конечно, его не отпустят, у них под седлами ахалтекинские кони, которые скакали пока лишь вполсилы, и потому жестокая и смертельная схватка просто неизбежна. Ворон это хорошо понимал, и еще он знал, что для победы надо заставить хазар играть по его правилам; принять бой там, где ему это будет выгодно, а не тогда, когда они его догонят и станут заходить полумесяцем, чтобы бить сразу со всех сторон.

Он посмотрел на солнце, которое теперь светило ему в лицо, и стал готовиться к бою. Надел стальной шлем с мелкой бармицей, развернул лук, укутанный от росы в плотную ткань, осмотрел колчан, прикидывая, сколько стрел можно тратить на каждого хазарина, перекинул щит за спину. Теперь, когда все было готово к бою, Ворон достал меч и, взяв его в обе руки, слегка плашмя ударил себя сначала по правому, потом по левому плечу. Гулко звякнула под кожанкой кольчужка, словно шепнула его сердцу: «Я, мол, здесь, на месте, не волнуйся – будет тебе защита». Потом поднес меч к лицу и стал шептать, устремив немигающий взгляд в середину лезвия: «О, Даждьбоже, сияющий свыше, посылающий блага земные, жизнь дарующий щедрой рукою, внук твой, русич, о помощи просит, о защите небесного света. Ты засти врагам очи сияньем, отведи мечи вражьи и стрелы, от потомка рода Даждьбога, от отважного воина Ворона. На мой меч положи свою силушку, заостри его на две стороны, чтобы сек он врагов да без промаха, чтобы сек он с удара да с первого. Внук Даждьбога[6] на том тебе кланяется, станет именем твоим ратиться, за тебя кровь свою он пожертвует, а победу отдаст тебе в почести».

Ворон умолк, не отрывая пристального взгляда от своего меча. Наконец он увидел, как на заточенной стали вспыхнул и заплясал в такт лошадиному скоку крохотный огонек. Стремительно разрастаясь, он полыхнул солнечным бликом, а в ладони, крепко сжимавшие меч, что-то кольнуло, и по рукам прокатилась волна тепла. Ворон поцеловал меч и, крутанув им над головой, снова ударил себя по плечам. Какое-то время он еще скакал, вытянув вперед руку с мечом, глядя, как солнце стекает по лезвию, потом отмахнул мечом на обе стороны и вложил его в ножны.

Теперь он был уверен, что он не одинок, что великий Бог смотрит на него и что его руку, может быть, ведет сам Даждьбог. Последний раз он оглянулся на своих неотступных врагов, но теперь это был уже не взгляд убегающего, а взгляд охотника. Хазары вновь его догоняли, пустив своих коней в бешеный галоп. Видно, им порядком надоело тащиться за упрямым русом, или жажда наживы пересилила страх смерти.

Ворон ухмыльнулся: «Что ж, посмотрим, так ли хороши ваши луки, как ваши кони». Он повернул коня вверх по склону высохшего русла, которое изгибалось здесь к северо-востоку. На скаку вынул лук и легкую тростниковую стрелу с широким наконечником-срезнем, наносящим смертельные раны беззащитной плоти животных. Доскакав до вершины, Ворон остановил коня и, почти не целясь, пустил стрелу.

– Прости меня, Ярило, что возьму я жизнь твоего слуги, – начал он причитать.

Конь скакавшего впереди хазарина вдруг взвился на дыбы и повалился на бок, придавив ногу всадника. Из содрогающейся шеи сквозь широко рассеченную рану хлестала горячая кровь.