Волгины - [297]

— Товарищ начальник! Товарищ Волгин? Да не вы ли это?

Алексей невольно отступил, теперь не менее изумленно вглядываясь в неясные черты пожилого рабочего. «Кто же это?» — силился вспомнить он. Окладистая борода и седина, повидимому, сильно изменили лицо рабочего.

— Товарищ начальник! Да ведь Никитюк же я! Помните? Никитюка из бригады мостовиков! — Рабочий, видимо, едва сдерживался, чтобы не броситься к Алексею и не обнять его.

Но Алексей уже сам подошел к нему, протянул руку.

Неужели Никитюк? Вот не ожидал. Ну, здравствуйте, товарищ Никитюк. Хорошо, что встретились. Оказывается, кое-кто жив из старой гвардии…

— Живы, живы, товарищ начальник. Многие живы, — захлебываясь от переполнявшего его восторга, вскрикивал Никитюк. — Тяжеленько было тем, кто не отступил, а все же выжили…

— Ну, если народ жив, стало быть, построим. И не одну дорогу. Верно?

— Верно, товарищ начальник! — подхватил Никитюк.

— А если верно, то можно и за дело! — твердо сказал Алексей. — Ну-ка, садись в машину. Проедем, поглядим, посоветуемся. Можешь ехать?

— Могу, товарищ начальник. С превеликой охотой, — обрадованно согласился Никитюк. — Вы копайте тут, — обратился он к застывшим в изумлении товарищам, — а мне, видать, теперь не до червей и не до удочек. Видите, с товарищем начальником надо ехать.

Машина с Алексеем и Никитюком с ревом выбралась на лесную, уже знакомую дорогу.

— Куда в первую очередь? — спросил Алексей спутника.

— Пожалуй, что к мостам, — сказал Никитюк, принимая важный вид. — Мосты — это первейшее дело. С них и надо начинать.

— А мостовиков много осталось?

— Найдутся. Кликну клич — враз съедутся. Да и на месте кое-кто остался. А то напишу — своих старых товарищей земляков, которые в эвакуации, созову.

— Дело. А из инженерных работников есть кто-нибудь?

— Еще нету. Вот ждем. Сказали: не нынче — завтра приедут.

Алексей вспомнил, что в Москве ему обещали немедленно выслать восстановительный поезд и бригаду инженерно-технических работников.

Он продолжал спрашивать Никитюка обо всем, что касалось дороги, и тот рассказывал ему о многом, о чем не удалось узнать в обкоме.

Иногда Алексей останавливал машину, вылезал из нее, взбирался на поросшую давно не скашиваемой травой насыпь, шагал по развороченному щебню полотна с вывернутыми и разбросанными шпалами. Никитюк не отставал от него. На многих участках рельсов совсем не было: оккупанты, повидимому, сняли их в начале войны и вывезли в Германию; на других перегонах рельсы были взорваны.

— Как только прослышали гады, что Советская Армия двинулась к границе, так и начали коверкать, все уничтожили, поломали, — с гневом рассказывал Никитюк. — Это ж где теперь столько рельсов да шпал наберешься?

— Все будет — и рельсы и шпалы, — уверенно пообещал Алексей.

Он размашисто шагал вдоль бровки, немного сутулясь, как бывало ходил под огнем по солдатским тропкам и ходам сообщений к переднему краю.

Энергичное, с выдающимся вперед упрямым подбородком лицо его было строго. Разрушения и опустошения на дороге вызывали в Алексее нетерпеливое желание поскорее убрать весь этот хлам и лом и двинуть людей на восстановление.

Спустя некоторое время машина с Алексеем и Никитюком въехала в рабочий поселок. Алексей не узнал его. Всюду чернели осевшие, поросшие травой пепелища, возвышались груды битых закоптелых кирпичей. Лишь в трех уцелевших бараках ютились обнищавшие семьи. От здания управления осталась единственная жалкая пристройка.

И опять воспоминания нахлынули на Алексея. Он то и дело тяжело вздыхал, кусал губы, покачивал головой.

Вокруг Алексея собралась группа людей. Слух, что приехал начальник, каким-то образом быстро распространился по поселку. Люди ходили за Алексеем по пятам и, судя по выражению лиц, готовы были выполнить любое его распоряжение.

Алексей невольно искал среди жителей знакомые лица, его охватывало волнение; он расспрашивал рабочих, не знают ли они такого-то бригадира или путевого рабочего, и называл фамилии.

— Как не знать, — слышались ответы. — Дружинин в партизанах ходил, а сейчас опять бы за кирку взялся.

— Григоренко? Того, что на Доске почета был? Ушел в Советскую Армию. Воюет сейчас в Польше.

Среди пожилых рабочих, уже вернувшихся в поселок из эвакуации и встречавших Алексея, изредка обнаруживались знакомые, но они так постарели и изменились за годы войны, что Алексей с трудом узнавал их. Иногда ему казалось, что вот из толпы выступит худощавый, стройный паренек с открытой коричневой от солнца грудью, в засаленной кепочке набекрень и в красной выцветшей майке и простодушно, усмешливо щурясь, скажет:

— Заждались мы вас, товарищ начальник. Что же… Возьмемся опять за мостик. Теперь-то уж не сомневайтесь, будьте в надеже.

Епифана Шматкова многие помнили в поселке.

Но вот из деревянной пристройки с заколоченным фанерой окошком вышел прихрамывающий светловолосый человек в военной форме без погонов, в суконной пилотке и, подойдя к Алексею, отрекомендовался.

— Секретарь парторганизации…

— Разве здесь есть и коммунисты? — удивленно спросил Алексей.

— Так точно, есть. Семь человек, четверо из них — недавние партизаны, трое вернулись из эвакуации, — ответил секретарь парторганизации, и по манере говорить в нем сразу можно было признать недавнего политработника-фронтовика. — Сегодня у нас партийное собрание. Просим, товарищ Волгин, присутствовать.