Волгари - [3]

Морщил лоб Никон, снова и снова прочитывал слова:

«И ты, владыко святый, помолись, чтобы Господь Бог наш дал нам пастыря и отца, кто Ему, Свету, годен, имя вышеписанное, а ожидаем тебя, великого святителя к выбору, а сего мужа три человека ведают: я, да казанский митрополит, да отец мой духовный...»

Неясным был смысл государевой речи. Государь, митрополит Корнилий, царский духовник Стефан Вонифатьевич замыслили Феогноста на патриаршество избрать... Но никакого Феогноста не знал Никон. Какого же мужа замышлено повенчать с овдовевшей Православной Церковью? Или...

Горячей кровью начинало колотить в висках.

Нет... Пустое об этом думать. Всего два года в архимандритах, всего два года в архиереях, куды в патриархи? И то добро, что не Вонифатьича ладят. Добрый духовник не всегда в пастыри годен...

Задумавшись, долго стоял Никон у слюдяного оконца. Зеленоватые сумерки висели над берегом — не поймёшь: то ли уже наступило утро, то ли ещё не кончился вечер... Затянулось, затянулось посольство. Уже май на исходе, и лёд сошёл, а всё равно нет пути к заветному острову — вторую неделю море погодой горит.

Снова достал Никон из ларца царские письма. Не зажигая свечи, в тускловатом свете нескончаемого дня вглядывался в строки. Не торопил государь, но ждал. И Божьего угодника, святителя Филиппа, и его — Никона.

И каждый день под утро, казалось, стихает шторм. Становился на молитву Никон. Молился, пока не звонили в колокол. Тогда появлялся заспанный келейник Шушера. Помогал облечься. Шёл Никон в церковь и по пути обязательно в избу князю Ивану Никитичу стучал. Вставай, боярин! Довольно бока пролёживать. Службу без тебя не начнём.

— Иду, владыко, иду... — расслабленно отвечал из душной избяной темноты Хованский. — Облёкся ужо. Сичас буду.

3

Только к началу июня утихла погода. И, хотя качали головами поморы, — дескать, в устье Двины столько дощаников с товаром и с хлебом разбило, а людей погибло и не счесть, — Никон решил плыть.

И вот второго июня отслужили молебен и поплыли. Захлопали, наполняясь ветром, паруса. Ладьи потянулись в открытое море.

Никон, не отворачиваясь от солёных брызг, смотрел вперёд. Два десятка лет назад вот так же плыл он из Анзерского скита. Было тогда ему двадцать с небольшим лет, и был он простым иеромонахом. И помыслить не мог тогда Никон, что снова вернётся на Соловецкие острова во главе посольства, снаряженного за мощами великого святителя Филиппа.

Подпрыгивая на небольших волнах, ладья ходко бежала вперёд, и солёные брызги летели в лицо Никону. Он не замечал этого. Молился.

Засизело впереди небо. Осторожно тронул Никона кормщик, указывая вперёд.

— Бяда, владыко! Может, назад вертаться?

— Бог милостив... — ответил Никон. — Поплывём дальше...

Покачал головой помор, но спорить не стал. Вернулся к рулю.

И вот круче завилось море, потемнело вокруг, затрещала мачта, круто разверзлась хлябь и — Никон осенил себя крестным знамением! — скользнула ладья по склону волны куда-то в морскую пучину. Сразу темно стало, не разберёшь, где небо, — вокруг только темень и солёная вода хлещет и сверху, и снизу, и со всех четырёх сторон...

Сколько времени плыли так, то подхватываемые свирепым ветром мчались, кажется, прямо по воздуху, аки птица, то снова падали вниз, погружаясь в морскую пучину, и, снова выныривая, взбегали по белому гребню волны, пытаясь взлететь в небо? Стонали, кричали вокруг, творя молитвы. Молился и Никон. Только страха не было в его душе, знал Никон: какие бы преграды ни воздвигались на пути, пройдёт через все. Потому как не на его пути, грешного человека, эти преграды, а на пути святителя Филиппа чудотворца. А для него никаких преград нет!

Страшной была та буря на Белом море. Одна ладья потонула, ещё две выбросило на покрытый валунами соловецкий берег, изломало вконец... Самому же Пикону — Бог миловал — невредимо удалось войти в Соловецкую бухту.

Сразу же, как только сошли на землю, как только переменили насквозь промокшую одежду, отслужили молебен в церкви. На вынутый из земли гроб чудотворца Филиппа Никон положил два свитка. Одно — послание от государя-царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси, другое — от покойного теперь патриарха Иосифа.

Три дня прошли в посте и молитвах. Свитки на чудотворцевом гробе лежали. Всякий входящий в Спасо-Преображенский собор их видел — лежат...

А монахи соловецкие и послушники собирали на берегу, среди убелённых лишайником валунов, уцелевших после кораблекрушения мореходов. Море всё ещё свирепо билось о берег, гудели соловецкие сосны, кричали чайки над Святым озером...

Монахи вели царёвых посланцев в монастырь, обогревали, лечили увечных. Между собой же роптали...

— Не добрый то знак... — говорили они. — Не ладное дело затеяно. Не желает чудотворец с Соловков уходить.

Владыко Никон не слова эти лисьехитрые, а само дыхание соловецкой поперечности чувствовал. Темнело тогда в глазах от гнева, ещё горячее молился митрополит. Всё превозмогает сила Божия, превозмогла и морское непокорство, соловецких иноков тоже небось вразумит.

В посте и молитвах три дня прошло. На четвёртый служили Божественную литургию в Спасо-Преображенском соборе.