Вольфганг Амадей. Моцарт - [32]

Эта откровенная подлость переполнила чашу терпения. Оскорблённый Леопольд Моцарт потребовал немедленно вернуть партитуру и в тот же день подал императору жалобу на антрепренёра. Достиг ли он этим чего-нибудь, вопрос для меня спорный, Афлиджио платит довольно крупную сумму за аренду театра, а кроме того, публично пообещал ещё в этом году собрать в Вене французскую труппу, отчего наши венцы сразу пришли в телячий восторг.

Так «Притворная пастушка» пала жертвой заурядной интриги, а Моцарты, несколько месяцев тщетно прождавшие её постановки, сильно поистратились. Не приходится удивляться словам Леопольда Моцарта, когда он жалуется, что Вена его разорила.

Но под конец я всё же приберёг приятное для вас известие. Вы наверняка слышали о враче Фридрихе Антоне Месмере[52], который своим «магнетическим и чудесным» методом лечения заставил говорить о себе в Вене и к которому толпами стекаются пациенты, особенно дамы; после жалоб на все мыслимые и немыслимые хвори он производит с ними какие-то таинственные манипуляции — и после них все сразу — якобы! — обретают вновь утерянное было навеки здоровье.

Этому быстро разбогатевшему благодетелю принадлежит чудесное имение недалеко от городских ворот Вены, с красивым садом, где стоят поросшие дёрном скамьи и за живой изгородью — настоящий летний театр. Месмер слышал Вольферля у князя Голицына, а так как сам выдаёт себя за знатока и ценителя музыки, то предложил Вольфгангу за весьма солидный гонорар написать немецкий зингшпиль для своей летней сцены. Видели бы Вы Вольфганга при этом известии: от радости он чуть не до потолка подпрыгнул!

«Вот это заказ по мне! — воскликнул он, торжествуя. — Теперь они увидят, чему я научился!»

И сразу протянул мне исписанную до последней страницы рукой добряка Шахтнера толстую тетрадь. В ней был обработанный им, Шахтнером, перевод текста либретто популярной в Париже оперетты-пародии «Les amours de Bastien et Bastienne»[53]. Если мне не изменяет память, не прошло и трёх недель, как партитура была готова. На мой вопрос, как ему удалось так быстро закончить большую работу, он ответил: «О-о, это было вовсе не трудно. У меня до сих пор звучат в ушах мелодии песен, которые распевали уличные певцы перед парижскими кофейнями; и меня уже тогда так и подмывало написать что-нибудь похожее, но на немецкие слова».

И это ему удалось. Несколько дней назад, чудесным осенним вечером, он показал нам эту историю ревнивых пастуха и пастушки в имении Месмера «Буэн Ретиро». После моего беглого знакомства с «Притворной пастушкой» я никак не ожидал, что арии и дуэты окажутся настолько пленительно-ласковыми — они имеют все шансы обрести популярность.

Как славно было бы, если бы Вы присутствовали при этом и своими глазами видели, как темпераментно мальчик-дирижёр со свёрнутыми в трубку нотами руководил небольшим оркестром, сидевшим в увитой плющом беседке — Ваше сердце сжималось бы от радости, как и моё.

Одно для меня несомненно: эта прелестная музыкальная пастораль может положить многообещающее начало новому лёгкому жанру в нашем оперном репертуаре, и я совершенно уверен, что новый немецкий Перголези[54], имя которого Вольфганг Амадей Моцарт, ещё не раз одарит нас удивительными сюрпризами в этой области.

Вот видите, любезнейшая подруга, после многих невесёлых историй мне всё же удалось Вас порадовать.

Я заканчиваю письмо в надежде, что Вы не будете на меня в обиде за долгое молчание.

Остаюсь преданный Вам

Игнац фон Вальдштеттен».

Графиня Шлик сложила письмо и с некоторой грустью в голосе спросила:

   — Ну, что скажешь, Ангелика?

   — Письмо Вальдштеттена меня не удивило. В глубине души я давно опасалась, как бы на это стремительно взошедшее музыкальное созвездие не набежали тучи. Похоже, сам Вольферль воспринимает это не столь болезненно, как его отец. Он обладает свойственной юности уверенностью в себе, и это очень хорошо. В свою звезду надо верить! Терниев настоящему художнику не избежать, но я не сомневаюсь, что композитор Моцарт когда-нибудь затмит своим сиянием Моцарта-исполнителя.

Часть вторая ГЕНИЙ НА БАРЩИНЕ

I

Когда Леопольд Моцарт по возвращении из Вены наносит свой первый визит архиепископу — на сей раз в сопровождении сына, — его вопреки всем предсказаниям встречают в высшей степени любезно. В словах князя церкви звучат искренняя благожелательность и сожаления по поводу серьёзных ударов судьбы, о которых ему хорошо известно из писем брата и письма графини ван Эйк своему отцу, главному казначею. Упомянув об опере, не поставленной на сцене из-за чьих-то происков, он говорит, что желал бы доставить композитору удовольствие и поставить её в Зальцбурге, если Лолли и Гайдн сочтут её удачной, и образованный Вольфганг говорит:

— О-о, это было бы чудесно! Музыка, правда, звучит у меня в ушах, но как хотелось бы услышать её в исполнении настоящих певцов и оркестра — тогда бы я понял, чего в ней не хватает.

   — Ну, тогда каждый из нас кое-что получит: ты чему-то научишься, а я услышу что-то новенькое. — И архиепископ треплет его по плечу. — Я рад, — обращается он к отцу, — что, несмотря на все успехи, мальчик сохранил свою детскую природу. Сколько тебе лет?